признавал, что при любых справедливых выборах сторонники свободного штата получат большинство. Проблема была в том, что выборы делегатов, намеченные на июнь, не могли считаться справедливыми. Прибыв в Канзас в конце мая — уже слишком поздно, чтобы изменить процедуру выборов, — Уокер тем не менее советовал приверженцам свободного штата принять участие в голосовании, однако те, не желая признавать легитимность таких выборов, отказались. Получив голоса лишь 2200 избирателей из 9250 имеющих право выбора, сторонники рабства завоевали все места в конвенте, который должен был собраться в сентябре в Лекомптоне.

Из-за этого фарса губернаторство Уокера не задалось с самого начала. Наиболее резко критиковали его как раз земляки-южане. Они были противниками референдума по будущей конституции, тогда как Уокер был за него. Соответственно, как только он прибыл в Канзас, он стал испытывать враждебное отношение к себе как на местах, так и в штатах к востоку от территории. Когда из Вашингтона пришло известие о том, что Бьюкенен поддержал инициативу губернатора о референдуме, это вызвало праведный гнев южных демократов: «Нас предала, — восклицали они, — та администрация, которая пришла к власти благодаря голосам [южан]»[331]. Все четыре южанина среди членов кабинета резко поменяли свое отношение к Уокеру в худшую сторону. Некоторые легислатуры и конвенты демократов в штатах отнеслись к его шагам неодобрительно. Сенатор от Миссисипи Джефферсон Дэвис осудил «предательство» Уокера. Некоторые южане затянули старую песню о выходе из Союза, если администрация не уволит Уокера и не откажется от идеи референдума[332].

Такое давление заставило Бьюкенена сдаться, и Юг одержал очередную пиррову победу. Правда, перед тем, как это произошло, канзасцы вновь отправились на избирательные участки для выборов в новую легислатуру территории. Уокер убедил фрисойлеров участвовать в этих выборах, обещав придать им полностью справедливый характер. Однако, о чудо, предварительные результаты показали безоговорочную победу сторонников рабства! Более тщательное расследование вывело на свет божий любопытный феномен: два отдаленных района территории, где насчитывалось всего 130 легальных избирателей, подали 2900 бюллетеней. В одном случае около 1600 имен были просто перенесены в избирательные списки со старой адресной книги города Цинциннати. Отклонив сфальсифицированные результаты, Уокер подтвердил фрисойлерское большинство в следующей территориальной легислатуре. Этот его поступок вызвал еще большую волну возмущения со стороны южан против «подтасовки» результатов.

На фоне продолжающегося негодования в Лекомптоне собрался конституционный конвент. Документ, появившийся в результате его работы, был в большинстве пунктов стандартным, однако в нем заявлялось, что «право на собственность превыше любой конституционной санкции, а право хозяина раба на самого раба и его потомство и есть право на собственность, следовательно, оно так же неприкосновенно, как и право владельца любой иной собственности». Поправки к конституции не должны были приниматься в течение семи лет, и даже по истечении этого периода было «нельзя подвергать изменениям право собственности на владение рабами»[333]. Таково было решение проблемы насущных национальных интересов, предложенное конвентом, представлявшим интересы лишь 1/5 потенциальных избирателей Канзаса. И для того, чтобы эти избиратели вдруг не забраковали изделие, члены конвента решили направить конституцию вместе с петицией о признании Канзаса штатом непосредственно в Конгресс, минуя, в нарушение всех обещаний Уокера и Бьюкенена, референдум.

В условиях контроля демократов над Конгрессом и контроля южан над самими демократами силы, поддерживавшие рабство, рассчитывали, что такой ход принесет успех. Однако это был перебор для большинства демократов, включая даже часть южан, которые хотели бы сохранить саму идею референдума, лишив ее практической сути. 7 ноября конвент видоизменил свою позицию. Он дал добро на референдум, но только по положениям о рабстве, указанным как «конституция, разрешающая рабство» и «конституция, запрещающая рабство». Это выглядело справедливым, вот только конституция, запрещающая рабство, оговаривала, что, даже если «рабство более не будет существовать» на территории Канзаса, «право собственности на рабов, уже ввезенных на данную территорию, никоим образом не должно быть нарушено». На деле конституция, запрещавшая рабство, всего-навсего запрещала дальнейший ввоз рабов в Канзас. Фрисойлеры расценили это предложение как «орел — мой выигрыш, решка — ваш проигрыш» и отказались от него, окрестив «великим надувательством». Большинство северной демократической прессы присоединилось к своим соперникам-республиканцам, выразив возмущение подобной «грязной работой»[334]. Даже если бы противники рабства и приняли вариант конституции, запрещавшей его, то что бы помешало рабовладельцам контрабандой ввозить свое «движимое имущество» вдоль всей, растянувшейся на 200 миль границы с Миссури? Уже находясь в Канзасе, это имущество стало бы таким же «неприкосновенным», как и любое другое. Некоторые южные штаты запретили импорт рабов, однако практика показала бессмысленность этих законов. Да и в любом случае шансы на непринятие конституции, разрешавшей рабство, были туманны, так как конвент передал все механизмы для проведения референдума в руки тех же чиновников, которые с успехом доказали свое умение фальсифицировать результаты выборов.

Губернатор Уокер осудил итог деятельности лекомптонского конвента, назвав его «подлым обманом, неприкрытой фальшивкой». «Невозможно», что Бьюкенен примет этот вариант, заявил Уокер, после того как президент совсем недавно, 22 октября, еще раз выразил свою поддержку независимому референдуму. Но те сторонники рабства, которые с улыбкой возразили ему, что Бьюкенен поменял свое мнение, были правы. Одному северному демократу, который резко протестовал против того, что президент пошел на попятную, Бьюкенен ответил, что у него не было выбора: если бы он не согласился с результатами конвента в Лекомптоне, южные штаты либо «вышли бы из Союза, либо начали военные действия»[335]. Уокер покинул Канзас навсегда — уже четвертый губернатор за три года не вынес положения между молотом и наковальней — между приверженцами рабства и фрисойлерами.

3 декабря 1857 года друг Уокера Стивен Дуглас стремительно ворвался в Белый дом, чтобы встретиться с Бьюкененом с глазу на глаз по вопросу об «обмане и плутовстве» конвента в Лекомптоне. Дуглас предупредил президента, что принять Канзас в качестве штата, устроив пародию на народный суверенитет, будет равнозначно утрате позиций Демократической партии на Севере. Если Бьюкенен будет настаивать на принятии подобного решения, то он, Дуглас, будет его противником в Конгрессе. «Мистер Дуглас, — ответил ему Бьюкенен, — мне хотелось бы вам напомнить, что еще ни один демократ по доброй воле не расходился во мнении с администрацией без того, чтобы не быть раздавленным… Вспомните о судьбе Толлмиджа и Райвза», — двух сенаторов, чья политическая карьера закончилась после того, как они попытались препятствовать Эндрю Джексону. Дуглас, однако, парировал: «Господин президент, сэр, а мне хотелось бы вам напомнить, что генерал Джексон уже умер»[336]. Это был своего рода вызов на дуэль, которая расколола Демократическую партию надвое, обеспечив таким образом победу республиканского кандидата