Шрифт:
Закладка:
И Смерть задрожала, и образ ее проступил явственней. Она поднялась со своего кресла и кивнула Кошачьему Богу.
— Немногие помнят о том, что когда-то я охотилась на леопардов и сама была леопардом в душе, — промолвила она. — Сейчас люди говорят: «Смерть как леопард», но они не знают меня. — Она посмотрела на Джайреша сквозь пульсирующий сгусток, разделявший их. — Ну что ж, бери сокровища гробницы.
— Госпожа, я все равно не хотел бы ссориться с вами, — невозмутимо ответил Джайреш.
— Я все равно враг тебе, как и всем остальным, — парировала Смерть. — И к тому же непобедимый враг. Но похоже, у тебя есть могущественные друзья. Так что можешь не бояться меня до конца своей жизни, да и тогда не слишком бойся. — И, произнеся это, она исчезла, как исчезает свет затухающей лампады.
И вся гробница словно растворилась в воздухе.
Джайреш почувствовал, что его тоже куда-то несет, и ощутил прикосновение тяжелой лапы, которая легла на него сверху и отшвырнула обратно в усыпальницу.
Его заставили открыть сундуки и вынуть из них огромные мешки и звенящие сосуды. Его взору предстали россыпи золотых монет и колец, рукописи в позолоченных шкатулках, связки ключей на серебряных цепочках, изысканные наряды и утварь, сосуды с благовониями и драгоценные фолианты, и нитки каменьев. Наконец он увидел черное мерцающее небо, и чистый ночной воздух омыл его лицо.
Почувствовав свободу, Джайреш бросился бежать. Он мчался, как заправский грабитель могил, пока наконец не добрался до леса и не упал в полночную траву, рассыпая мешки и шкатулки. Он тут же погрузился в сон, и ему приснились девять огромных черных леопардов, которые охраняли его до самого рассвета…
Проснувшись утром, Джайреш убедился, что сокровища гробницы все еще при нем. Он расстелил плащ и неумело собрал все в узел, который закинул себе за спину. Застонав от тяжести, он снова двинулся на запад.
«Воистину, древние философы были правы, когда говорили, что богатство — тяжелая обуза, — заметил Джайреш про себя. — К тому же я попал в немилость к госпоже Смерти, и теперь мне на каждом шагу надо остерегаться ее. Мало того — любой бродяга, увидев за моей спиной эту звонкую гору, заподозрит истину, бросится на меня и перережет горло. Как пить дать, меня убьют и обкрадут еще до наступления нового дня. Спасибо за это ягуару и его щедрому подарку».
Отведя таким образом душу, Джайреш пошел дальше, с завистью вторя свистом беззаботным птичкам и любуясь первыми весенними цветами. Выйдя из леса, он от неожиданности остановился.
В долине виднелись отцовские угодья и поблескивали крыши родного дома. Блудный сын, покружив в мыслях и в пространстве, вернулся домой.
Джайреш отпрянул и погрузился в размышления.
— Отец изгнал меня в крайнем раздражении, которое теперь мне понятно, — обратился он к пичуге, сидевшей на ветке, ибо привык к тому, что птицы понимали его болтовню и отвечали. — Он считал, что ничего хорошего меня не ждет, и считал несправедливо; возможно, это доставляло ему боль. И, поскольку я обременен этим добром, не украситься ли, чтобы удивить отца моим благополучием?
Джайрешу понравилась эта мысль. Поэтому он отыскал источник и искупался, а затем умастился дорогими благовониями из сундуков усыпальницы. Он надел платье, достойное князя, обулся в башмаки из белой кожи, унизал руки перстнями, а в ухо продел огромную розовую жемчужину. Затем наполнил расшитый кошель монетами и приторочил к дорогому поясу. Остатки добра он спрятал под деревом и привалил камнем.
— Ну, а если моя судьба — быть обокраденным, то пусть так и будет, — пояснил Джайреш давешней птице, которая сидела на суку и внимательно следила за его действиями. — К тому же я собираюсь скоро вернуться в усыпальницу и почтить память ее хозяина. Хотя господин ягуар и отправил меня туда, нельзя грабить ближнего, даже если бы это сделала Смерть, не приди я в гробницу. И уж если мне суждено разбогатеть, я должен отплатить за это покойнику.
Птица защебетала, и Джайреш поблагодарил ее за добрые напутствия. Затем он двинулся дальше и вскоре вошел во владения своего отца…
Он отсутствовал не более девяти месяцев. Но теперь, продвигаясь по дороге, замечал, что львиная доля угодьев невозделана, вокруг царит запустение и не видно пасущихся стад. Парк зарос высокой травой, фруктовые деревья стоят неухоженные, и плоды с осени гниют на земле.
Солнце бежало впереди, обгоняя Джайреша. Но и ослепленный его светом, он не мог не видеть, в какой упадок пришло все кругом. Сердце забилось от дурных предчувствий. Чем ближе он подходил к дому, тем тревожнее было на душе. И вот, когда перед юношей возникла усадьба, его охватил ужас. Ибо дом был сожжен и разрушен, лишь несколько самых высоких кровель держались на стропилах, поблескивая в свете угасающего солнца, — этот блеск и обманул Джайреша, когда он вышел из леса.
Джайреш замер, не зная, что предпринять. Казалось, он очнулся от грез лишь для того, чтобы провалиться в кошмар наяву. Нахлынули самые мучительные детские воспоминания. Он вспомнил, как играл с няньками в этих сожженных дотла покоях, как лазил по деревьям в саду, как выбегал навстречу возвращающемуся из поездки отцу и радостно обнимал, когда тот поднимал его к себе в седло. А потом отец состарился, а ребенок возмужал, и они отдалялись друг от друга, пока не расстались однажды вечером, и теперь некий страшный ангел огня и погибели встал между ними.
И Джайреш зарыдал. Солнце уже садилось, из-под земли выползли тени.
Они словно говорили Джайрешу:
— Убирайся. Теперь это наши владения.
И Джайреш послушно покинул развалины. В течение часа он шел на юг, пока не оказался в маленьком городке, в котором несколько месяцев назад удовлетворял свои прихоти. Он надеялся, что его никто не узнает; так и случилось. Его приняли за юного путешественника, чья внешность свидетельствовала как об аскетизме, так и о мирских увлечениях. Джайреш же решил, что должен расспросить об отце, а на такие вопросы незнакомцам отвечают легче. Однако сердце его замутили
