карман. Что же такое друг хотел ему сказать? Пока он приходил к заключению, что у Петера Броза серьезные проблемы, его внимание переключилось на упитанного мужичка, который выходил из мужского туалета, а когда он туда вошел, Золтан не видел. Он снова уставился на дверь, за которой исчезла Маргит, и совсем забыл о далеком друге и его отчаянной мольбе, потому что ее заглушало вновь обретенное счастье. Сердце его было готово разорваться; он не мог думать как старший брат. Золтан принялся терпеливо и нетерпеливо расхаживать возле дверей туалета, раздумывая о вещах такой важности, как, например, то, что совершенно непростительно, что за все то время, которое они провели вместе, он даже еще не спросил, что с ней произошло, почему она ездит в инвалидной коляске; что это была за авария, Маргит, что с тобой случилось?

Тут его внимание переключилось на супружескую пару примерно того же возраста, что и он, с ними была молодая красивая девушка, скорее всего дочь. Они только что прошли через главные ворота, и по тому, как они жестикулировали, глядя на карту, Золтан понял, что они искали участок композиторов. Завидуя им, он проводил их взглядом, пока они шли по аллее в правильном направлении. И почти рассерженно поглядел на дверь туалета. Конечно, если бедняжке Маргит так трудно двигаться… Снова пошел дождь. Он поглядел на небо и уже с некоторым нетерпением перевел дыхание. Вместо того чтобы снова раскрыть зонт, он открыл дверь в туалет и оказался перед двумя закрытыми дверями.

– Маргит?

Никто ему не ответил.

– Маргерита?

Он с силой толкнул одну из дверей. В кабинке было пусто.

– Маргит? – повторил он, уже сильнее волнуясь.

Он толкнул вторую дверь. Вторая кабинка тоже была пуста. Тут он закричал во весь голос:

– Маргит!!!

Он вышел в коридор. Увидел, что в глубине, с другой стороны, есть еще одна дверь. И помчался туда. За дверью был вестибюль. Золтан спросил у администратора, не видел ли тот женщину в инвалидной коляске и желтом плаще, и администратор, показывая разбитый жизнью зуб, ответил, да, видел женщину с седыми волосами, очень элегантную, очень красивую. Вот именно!!! – воскликнул Золтан, хватая его за запястье. А администратор добавил, она только что уехала на такси, которое ждало ее у входа. Куда? В центр города. Здесь есть стоянка такси? Нет, есть одна подальше. Вверх по дороге, там, где автобусная остановка. Но если вы хотите вернуться в центр, удобнее всего ехать на трамвае.

Последней фразы Золтан уже не расслышал, потому что помчался сломя голову по дороге в центр города в надежде догнать ускользнувшее от него такси.

Добежав до остановки, он услышал звонок трамвая номер 72. Он сел в трамвай и прошел в переднюю часть вагона, чтобы унять нетерпение.

Всю дорогу он ехал, широко раскрыв глаза и тяжело дыша. Никакого такси они не обогнали, стекла трамвая понемногу затуманивались, и душа его начинала свыкаться с новой потерей. Им встретилось два такси, и ни в одном из них не было Маргит. Когда они доехали до конечной остановки возле Рингштрассе, все надежды Золтана были уже разрушены, и он не вышел из трамвая, как в тот день, когда она в первый раз оставила его навсегда. Опустив голову, он расплакался, и, как жестокий порыв ветра, до него донесся нежный аромат белой гвоздики в петлице. Маргит снова исчезла. Маргит, о которой он знал только то, что ее зовут Маргерита, что она вечно убегает от счастья и что теперь она живет в квартире в центре, в доме с лифтом.

Водитель поглядел на него в зеркало заднего вида, но в конце концов решил не связываться и дать ему посидеть спокойно. Золтан выпрямился и с глубоким вздохом откинулся на спинку сиденья. Тут он прислонил голову к грязному, помутневшему стеклу, как ночной гуляка, который возвращается под утро домой после особенно бурной попойки, ослабив галстук, с праздничной гвоздикой в петлице, с отуманенным, потерянным взглядом пьянчужки. Поскольку в голове у него вертелась песня «Я тихо дверь закрою, уйду в ночную тьму. Пишу тебе над дверью: „Мой друг, спокойно спи“», дрожащим пальцем он написал, спи спокойно, Маргит, на помутневшем стекле, чтобы ты знала, что я думал о тебе. Сквозь выведенные им буквы Золтан увидел босого старика с шарманкой в руке, пытающегося разглядеть далекие счастливые минуты, и запел, к негодованию водителя, теперь-то уже точно решившего грозно подняться с места и выгнать пьяницу из своего трамвая. Золтан пел в глубоком горе, своим срывающимся баритоном, хочешь, будем вместе горе мы терпеть? Хочешь, буду песни под шарманку петь? Он позволил слезам течь, пока глаза его смотрели, не видя ничего, сквозь написанные на стекле буквы, на часть города, жить в котором с сегодняшнего дня ему станет еще невыносимее, хотя, как он знал, уехать он не сможет никогда. Из глубин забытого воспоминания, в то время как водитель уговаривал его вести себя прилично и покинуть вагон, беззвучно проступила тема си-бемоль, ля, ре-бемоль, си, до, которую он уже много лет носил в себе, мелодия Каспара Фишера, заставлявшая его смотреть вперед, быть мужественным, верить в то, что ему удастся изменить будущее, как будто в этом состоял основной мотив его Гимна умению жить и не думать о любимой Маргит. На все это Золтан решил махнуть рукой, внял увещеваниям водителя и встал с места: он был не способен подражать таким провидцам, как Каспар Фишер; он был всего лишь человек.

В конце концов он понял, что не в силах ничего поделать, что в Вене он останется навсегда, что жизнь – это не тропинка и даже не ее финал, а только путешествие, и умираем мы всегда на полпути, куда бы мы ни направлялись. Не повезло ему лишь в том, что злой рок уготовил ему невыносимый зимний путь, который вконец истерзал его душу, не оставив на ней живого места.

Эпилог

Все рассказы из этого сборника были написаны за довольно долгое время. Первый вариант самого старого из них появился в 1982 году, и к 2000-му все они были закончены. Самое любопытное – это то, что ни один из них не получился у меня с первого раза. За исключением одного-единственного случая первый вариант никогда не был тем, который я в конце концов признавал последним. Очень часто сюжет, место действия и коллизия были с самого начала правильно намечены и определены: но тон по-прежнему казался фальшивым. В течение многих лет я довольно нерешительно перерабатывал материал, который