мы имеем, — глухо проворчал Хром. — Изменой то дело зовется.

— Можно подумать, до сей поры оно как-то иначе звалось.

— Но теперь-то все с ног на голову повернулось. И я теперь на белозерцев малость иначе смотреть стал.

— Это как же, интересно?

— Например, как на тех, чей наместник приказал сжечь полоненных и раненых людей Клина Ратиборыча. Живьём. Это — раз. Какого хрена сюда вообще припёрлась белозерская рать? Кто её звал и кто ждал? Уж не заметать ли следы явилась? Вот тебе два.

— А про тех, кто вместе с тобой этих самых людишек из огня вытащили, ты, видать, забыл? Могу напомнить.

— А я могу ещё раз погорельцев тех позвать, — кивнул Хром в сторону сбившихся в кучу людей, которые сейчас в меру сил старались помочь друг другу обработать раны. Многие спустились вниз, и промывали ожоги в ледяной воде ручья. — И спросить их ещё раз: может, им всем померещилось, что ватагой Сыча, которая загнала их в эту халупу, распоряжался именно Фрол Силыч?

— С какой стати ему это делать?

— Хороший вопрос.

Перстень кисло хмыкнул и глянул на совершенно спокойно сидящего на пеньке и правящего нож Ромея.

— И как же будем его решать, — тускло глянул в глаза однорукому белозерский воевода.

— Я вот в толк не возьму — ты меня запугать хочешь, или в сторону от разговора, не особо тебе приятного, увести?

— Наш разговор, выходит, господарю тысяцкому неприятен? И чем же это, интересно было бы узнать?

— Наместник Белоозера — изменник. А ты — его правая рука. Воевода…

Они какое-то время посидели в молчании.

— Наваристая каша получается. — После недолгого раздумья, заполненного шевелением бровей и почесыванием бороды, проронил Перстень. — Главное, жуть как интересно, что ж нам теперь дальше делать?

Впрочем, очень походило на то, что вопрос он задал сам себе. Он обвел колючим насмешливым взглядом собеседников. Ни Яков, ни Хром не проронили ни слова. Важно было, что решит белозерский воевода сам.

— Вернее, что делать дальше мне …

Они сидели в кружок на маленькой лесной прогалине. Перстень на земле, сложив ноги на печенежский манер, однорукий пристроился на особенно сильно выпиравшем из земли толстенном корне, задумчиво пристроив руку на рукояти ножа, а Яков прислонился спиной к дереву.

— Теряем время.

Видимо, чересчур долгое молчание, связанное с мыслительными процессами, действительно не вписывалось в натуру предков. Перстень подорвался на ноги очень быстро, как будто и не сидел только что в неудобной позе, от которой у нормального человека мгновенно свело бы ноги. На требовательно-вопрошающий взор Хрома воевода лишь невесело ухмыльнулся:

— Думай, как знаешь, но нам осталась одна дорога — к моим белозерцам. Если, конечно, ты не желаешь, чтобы еще и они с киевлянами порубали друг друга. Спросим кой-что у Фрол-Силыча. Я в конце концов воевода, меня-то не пропустить к нему сквозь мой же полк будет сложно.

— Это да, — фыркнул однорукий. — Но зато я представляю, насколько нам с этим вот отроком в случае чего выбраться из середки вражеского стана будет непросто.

— Вражеского, говоришь?

— Предположительно.

Два воина несколько мгновений меряли друг друга не особенно союзническими взглядами.

— За своих людей я ручаюсь, — бросил Перстень.

— Я в этом уверен, — и не думал униматься Хром. — Только когда замышляется великое зло, никогда не знаешь, с какой стороны тебе удар прилетит. Может и со спины. На то оно и великое, чтобы везде может окружить.

— Аки черная туча красно солнышко? Мне от тебя, тысяцкий, не сказки нужны, а помощь. И пока мы тут с тобой собачимся, время идет. Была бы возможность, рванули бы к Молчану наперерез. Но ведь ты знаешь, что нас обоих там скорее всего ждет. Поэтому выход тут один. К моим. Не верю, что они предали и все пошли за Фролом. Надо разобраться и взять белозёрскую дружину под моё копьё. Коль не веришь мне — давай отправим гонца догонять Молчана. Вон, из погорельцев кого-нибудь отрядить. Пусть Ратиборыч разворачивает своё воинство на тот случай, коли я не прав. Словом, я решил, а ты поступай, как хочешь. Но если тебе в самом деле правда нужна, знаешь, куда ехать.

Послушник Яков едва не вскрикнул, что ему-то никакая дикарская правда отродясь не нужна, он отлично проживет и без нее, а потому его бы тоже надо отпустить…

Само собой, никто его спрашивать не стал.

16. Забытая история (начало)

Оказалось, мало просто обвешаться железом, чтобы зваться дружинником. Да какое там дружинником — даже отроком. Всем этим звякающим хозяйством нужно было ещё и уметь владеть. А чтобы выучиться сей премудрости, неплохо было бы ещё и остаться в живых во время этого самого обучения.

В какой-то момент — Кутька не мог сказать точно, в какой именно — Котёл вдруг перестал его жалеть. Гонял так, что помереть было легче. И рубил так, что оставалось только даваться диву, как до сих пор не разрубил надвое. Это уже не говоря о том, что чуть не каждый день Кутька узнавал, что же ещё в битве может считаться самым главным. Кроме крепкой руки, баклажки воды, умения читать каждое движение врага и кучи других важных тонкостей.

А в один прекрасный день Котёл решил усадить своего нерадивого ученика на коня. Настоящего. Воинского. Именно тогда Кутька узнал, что важно в битве ещё и ни в коем случае не казать свой страх. Даже перед конём под собственной задницей. Почует — и хана.

Так оно и вышло.

Очнулся отрок в какой-то незнакомой избе. Бок, на который он рухнул из седла, подёргивался ноющей болью. И быть может, она была б куда докучливоей и острей, не перевяжи его чьи-то умелые и, надо признать, заботливые руки.

— Я вижу, наш юный гость пришёл в себя?

Кутька увидел в дверях старца в такой же черной одежде, что носили его знакомцы-ромеи.

— Где я? — не обратив внимание на вопрос почтенного старца, не слишком приветливо осведомился неудачливый наездник.

— О, — показалось, что седовласый мужчина преклонных лет с густой окладистой бородой вдруг по-настоящему смутился от вопроса совершенно незнакомого молокососа. — Пусть наш гость не обижается за неучтивость. Действительно, не очень-то вежливо заговаривать с человеком, который еще не отошел от ранения, даже не осведомившись о его здоровье. Пока мой юный друг был без сознания, я позволил себе осмотреть его раны и по мере скромных сил взялся их врачевать.

Тут уж настала очередь смешаться Кутьке. Люди, пусть и совершенно незнакомые, к нему со всей душой, а он, как пес