Лида улыбнулась тихо и ласково:

— Хороший ты, Сашка, только совсем глупый.

— Ладно, глупый. Лежи давай, а я домой сбегаю — принесу молока и варенья из малины. Потом печку натоплю, угли нагорят, самовар поставлю, к вечеру встанешь.

Он уже натянул сапоги и взялся за ватник, когда в дверь сильно застучали. Сашка невольно вздрогнул и вопросительно глянул на Лиду.

— Открой.

У крыльца стояли двое.

— Кто есть больной? — спросил высокий щеголеватый офицер с серебряными нашивками и без оружия. Свежевыбритые щеки его холодно лиловели, а от шинели пахло больницей, и Сашка решил, что это врач. Не дожидаясь ответа, офицер пошел в дом. За ним потопал и автоматчик, непрерывно дергая громадным носом. Из-за этого носа да еще из-за очков ничего другого у него на лице не различалось.

— Сестра помирает, — сказал Сашка, когда все трое вошли в комнату, где лежала Лида.

Врач наклонился к больной и заглянул в ее замутненные глаза. На щеках Лиды пламенел горячечный румянец. Губы запеклись от жара и Сашкиных поцелуев.

— Ваш сестра отшень молодой, помирайт не время.

— Вот и я говорю, — поддакнул Сашка. — Вы только лекарства дайте, а мы уж как-нибудь сами.

— Карашо, — подумав, сказал врач, натянул перчатку и четко повернулся на каблуках.

Сашка выходил последним. У двери он обернулся и подмигнул Лиде: знай, мол, наших… Та понимающе улыбнулась.

На улице врач сделал мелом какую-то отметину на Сашкиной «вывеске» и расписался.

Глава девятая

Штурмбанфюрер Хартунг, упираясь локтем в крышку стола и слегка наклонив голову, крепко прижимал к уху трубку полевого телефона. Шеф говорил невнятно, простуженным голосом, да еще с баварским акцентом, и нужно было очень внимательно слушать. Повторять он не будет.

Краем глаза Хартунг видел, как за окном закутанная в тряпье старуха, мелко крестясь и сгибаясь, обходит остановившегося на дороге мотоциклиста. Ох уж этот генеральский голос. И зачем так подчеркивать свой акцент? Фюрер его не подчеркивает, у него это естественно. Из-за этого голоса Хартунг потерял мелькнувшую было мысль, когда он увидел, как старуха, словно от дьявола, открещивается от мотоциклиста. Штурмбанфюрер любил записывать внезапно приходящие на ум сравнения и афоризмы. Все это скоро пригодится. Его скромные страницы живыми свидетелями войдут в летопись великого похода.

Когда же он все-таки скажет, в чем дело? Вот, кажется, перестал кашлять.

— Что? — слишком громко и, пожалуй, неучтиво переспросил Хартунг и сразу перестал думать о постороннем. Теперь он весь превратился в слух. Генерал говорил какие-то невероятные вещи. От его слов по спине пробежал неприятный холодок. Хартунг повернулся к окну. Старуха куда-то исчезла. На углу, как всегда, стоял часовой. Дым из труб, не расплываясь, высоко поднимался в морозное небо. Дождавшись паузы, Хартунг хладнокровно сказал:

— О русских танках здесь ничего не известно. Я не думаю, чтобы продовольственный обоз мог стать объектом для танковой атаки.

Он переждал старческое ворчание шефа и сказал совсем уверенно:

— Слухи часто преувеличивают. Во всяком случае…

Хартунг не закончил хорошо продуманную, вежливо нравоучительную фразу. Он вдруг вытянулся, пристально всматриваясь в окно, и выдавил из себя последнее:

— Я слышу шум моторов.

Звякнули оконные стекла, и длинная пулеметная очередь с веселым звоном рассыпалась в воздухе. Брошенная трубка еще что-то хрипела, но штурмбанфюрер уже бежал к выходу. В темном коридоре он больно ударился о косяк, и у него упала с головы фуражка. О, майн готт, он опять забыл об этой ужасной двери!

На улице слышалась беспорядочная стрельба, и вдруг совсем рядом разорвался снаряд. Хартунг протиснулся в подвал и присел за кирпичный фундамент огромной русской печи. Хартунг осмотрелся, закурил сигарету и успокоился. Вряд ли кому взбредет в голову искать его в этом месте. Он правильно сделал, что позаботился о своей безопасности. Даже солдат на поле боя заранее намечает себе место для укрытия. На войне как на войне. Такое может случиться с каждым. Бывают минуты, когда лучше всего подождать. В конце кампании прежде всего надо избегать неожиданностей. Обреченные, как известно, иногда совершают самые невероятные поступки. Гораздо разумнее подождать, чем попасть в такую ловушку, как под Смоленском.

Тогда штурмбанфюрер полдня пережидал в трясине на берегу паршивой болотистой речушки Добрость. Он запомнил ее на всю жизнь. Там погибла целая танковая колонна, а Хартунг уцелел только потому, что был осторожным и не полез раньше к мосту, где у русских были замаскированы пушки.

Нет, он не будет еще раз испытывать судьбу. Он всегда был предусмотрительным — и никогда не раскаивался в этом.

Правда, он никогда не ходил в атаки и не руководил сражениями — у людей рейхсфюрера другие задачи, — зато с первого дня он находился в войсках, чего не скажешь о других его сослуживцах, предпочитающих иметь дело с пленными. А пленные, как известно, оружия не носят. Он же, Хартунг, всегда на виду, недалеко от места главных событий, можно даже сказать — на поле боя, и в его руках сосредоточена точнейшая информация. Для военного историка, каковым себя считал Хартунг, этого вполне достаточно. Специальную главу в своих исследованиях он решил назвать «Неожиданности на войне». Это очень важно. Бывали случаи, когда неожиданности вносили изменения в планы ведения войны. Как это было, например, совсем недавно — какой-нибудь месяц назад — в районе Бородинского поля. Там даже осторожный Клюге, один из лучших тактиков вермахта, не смог всего предусмотреть и сильно оконфузился с этим злополучным французским легионом. Злые языки и сейчас болтают, что не было никакой необходимости посылать в бой этот легион и что тщеславный фельдмаршал решил на московской авансцене разыграть исторический спектакль. Пусть так! Зато как блестяще начинался спектакль!

На лесной опушке за железной дорогой фельдмаршал вышел из бронеавтомобиля и энергично зашагал к окопам. Густой кустарник надежно прикрывал четыре французских батальона, выстроенные в безукоризненное каре. Эти добровольческие батальоны, сформированные из членов различных фашистских организаций, двигались с армией от самой границы и почти не участвовали в боях. Они готовились к параду в Москве. Во время стоянок легион строился в две сводные колонны, расчищался участок, равный по размеру Красной площади, и солдаты отрабатывали торжественный марш.

Сейчас фельдмаршал решил ввести их в дело. Солдаты стояли плотными шеренгами — в чистой форме, с оружием, еще не бывшим в употреблении, они имели картинно воинственный вид. Танки, предназначенные для поддержки атаки, сделали последнюю перед Москвой заправку, танкисты переоделись в парадную форму и решили в этот последний бой идти с