— Мы встречались, — признаётся сын. — Во дворце спорта, когда я опаздывал на тренировку.

— Я помню тебя, — отвечает Артур. — Приходил, чтобы поздороваться с Ивановичем, но решил не мешать занятиям.

— Вы вместе с папой Костем и папой Марком играли в футбол? — уточняет Артём. — А ещё с вами были дядя Стас и дядя Захар?

— Да. Мы играли в одной команде и дружили больше всех остальных. К тому же с твоим … э-э… папой Костем я учился в одном классе. А почему ты называешь дядю Марка папой? — всё же не удерживается Артур от вопроса.

Артём хмурится:

— Потому что он мой крёстный папа. Вы, наверное, об этом не знаете, — и задаёт встречный вопрос. — Вы жили в том доме, который сгорел? А мама сказала, что там все погибли. Среди них был мой дедушка.

— Артур к тому времени уже уехал жить в другую страну, — поясняет Марек. — Поэтому твоя мама и не говорила о нём.

— А-а-а… Понятно, — кивает головой сын, но продолжает смотреть на Алмазова. — Так вы, получается, к нам в гости приехали? Если у вас здесь больше никого не осталось, будете у нас жить? В этом доме?

К подобному вопросу никто из нас не готов. Я вообще не готова не то, что к вопросам, к самой встрече Артура и Артёма. Смотрю на них и не верю, что это всё происходит наяву. А внутри меня зреет так и не забытая, не прошедшая боль и обида на Артура. Где он был тогда, когда я не знала, что делать, как дальше жить, как признаться во всём собственной маме? Стояла возле женской консультации и ревела, ещё сама почти ребёнок, не доучившаяся и не устроенная в этой жизни. Казалось, сам город смотрит на меня строгими глазами участкового врача-гинеколога и вопрошает: «А лежать под ним было хорошо? Теперь либо выскабливаться иди, либо в ноги матери падай».

Зарёванная, почти невидящая куда иду, я всё же пошла через парк. Теперь и вспомнить не могу, куда шла. Возможно, к той самой беседке. И буквально уткнулась лицом в грудь куда-то спешащего парня. Им оказался Костя Комаров. Мы были с ним знакомы, хотя близко не общались, но здоровались, если сталкивались в городе. Он удивлённо посмотрел на моё мокрое от слёз лицо и провёл к ближайшей скамейке.

Зарядил мелкий и нудный осенний дождь. Костя набросил на мои плечи, прикрытые лишь тонкой маечкой, свой пиджак. Сколько я его помнила, он ходил в брюках, рубашке и пиджаке. Спросил, что у меня случилось, кто меня обидел. Но тот, кто обидел, был слишком далеко. Я не знала его нового адреса. Даже Марек уехал на полгода на стажировку за границу. Будь Добровольский в городе, я бы ему всё сразу рассказала. Но рядом со мной, по странному выбору города, остался только Костя. Я сказала ему то, что позже скажу и Мареку. Что беременна от парня, который меня бросил. Ведь это было так близко к правде. Пусть Артур меня не бросал, но это всё потому, что мы и не встречались. Я была уверена, что моей беременности брат Евы уж точно не обрадовался бы. Возможно, на аборт бы и не отправил, но вряд ли бы стал отговаривать, если бы я решила его сделать. Наверное, стал бы финансово помогать, при этом гуляя, как раньше, прямо на моих глазах. И я не могла винить его в этом. Он мне ничего не обещал. Уж лучше не видеть его совсем, чем целующего других девушек в шаге от меня.

Да. Лежать под ним мне было хорошо. Примерно также, насколько теперь плохо.

В тот день Костя проводил меня домой. Сказал пока ничего не говорить маме. Это мне было сделать легче всего, так как я не могла вымолвить нужные слова. С середины октября у меня была практика, которую я проходила в нашем городе, в филиале государственного предприятия, занимающегося благоустройством города. А Костя уже работал в городской администрации. Буквально через пару дней после начала практики, он пришёл на моё временное место работы. Мы стали часто обедать в небольшом кафе, которое находилось рядом. Я очень стеснялась того, что Костя всегда платил за мой обед. Знала, что он получает не слишком высокую зарплату. Моя же практика была совершенно бесплатной. Радовало лишь то, что ходить нужно было на неё не каждый день. Соответственно и обедали мы не каждый день. И, если у большинства беременных, токсикоз уменьшался пропорционально срокам, то у меня всё было наоборот. С каждой неделей становилось всё хуже. У мамы стали появляться подозрения.

Я стала на учёт по беременности. Мне исполнилось восемнадцать ещё в апреле, и маме со мной по врачам ходить уже было не нужно.

В начале декабря, за неделю до окончания моей практики, я сказала Косте, что буду во всём признаваться маме. Скрывать дальше три с половиной месяца беременности становилось тяжелее с каждым днём. К тому же меня хотели положить в больницу на сохранение.

— Выходи за меня замуж, — ответил Костя на мои слова. — Давай завтра скажем твоей маме. А чуть позже моим родителям. Они всё равно живут и работают в Минске. А мы сможем жить в моей квартире. Там нам никто не будет мешать.

Там нам действительно никто не мешал. Никто не мешал мне быть поваром, прачкой и уборщицей в квартире Кости. А ещё его личным секретарём, психологом, помощником и всеми теми, чьи должности ещё были в городской администрации. Отдельной статьёй шёл супружеский долг. Пока я не родила, у нас ничего не было. Тяжёлая беременность и всё такое. А ещё, как мне казалось, Косте просто не нравился секс с беременной девушкой. Но ночевал он всегда дома. И никто из наших знакомых никогда не шептался за нашими спинами, тыча в меня пальцами, что мы с Костем женились по залёту.

К тому времени, как дошла очередь до реального секса между нами, мы уже почти год, как были женаты и жили вместе, спали в одной постели. Я банально к нему привыкла. Да и Костя оказался вполне сносным любовником. Более-менее заботился о моём удовольствии и не требовал ничего неприемлемого мной. Конечно, то, что происходило между мной и Артуром когда-то, в моём браке и рядом не стояло, но и цена за три недели удовольствия оказалась для меня слишком высокой. В моей жизни был поцелуй на вокзале и поцелуй в Загсе. Разницу я знала и понимала, что мне, в принципе,