– Ее снайперская книжка.

– А, вижу…

Фамилия капитана Кривый, он украинец.

– Возраст?

– Девятнадцать, – ответила она. Совесть кольнула: вранье.

– Национальность?

– Узбечка, – снова укол, слабее.

– Почему хочешь на фронт?

Она не ожидала этого вопроса. Такой вопрос не задали бы мужчине. Или русскому.

Она пробежалась мысленно по списку правдоподобных вариантов лжи, и остановилась на частичной правде:

– Я хочу быть снайпером.

Капитан поднял взгляд от своих заметок. Льдисто-голубые глаза вперились ей в лицо.

– Снайпером? – сказал он. – А что ты разглядишь своими… – он прищурился, передразнивая ее черты.

Она посмотрела в спекшуюся пустыню за окном. В отдалении ехал в их сторону грузовик, поднимая облако пыли позади. Она показала в том направлении.

– Номер машины 43-11. – И вновь посмотрела на капитана.

Капитан встал, подошел к окну. Посмотрел на приближающийся грузовик, сощурился, на сей раз чтобы сосредоточить взгляд, высунулся из окна.

– Я вижу 11, – медленно сказал он. И после паузы: – Да. 43-11.

Он вернулся за стол, зачеркнул строчку в своем блокноте и написал другую.

– Годишься, – сказал он, а потом крикнул: – Следующий!

Рука женщины напряглась, слегка дрогнула. Солдат вложил снайперскую книжку в ее ладонь. Еще одно дрожание.

Врач прислонилась к дверному косяку. Дерево скрипнуло. Солдат поднял голову.

– Целый час ее выносили с берега, – сказал солдат. – Две сестры из медсанбата. В темноте. Под вражеским огнем. – Он покачал головой. – А потом еще тащили ее в дивизионный госпиталь, три километра.

Он коснулся своей груди, две медали звякнули.

– Что я ни сделай, мне с ними не сравняться.

Рука доктора шарила в кармане кителя. Пальцам нужно было что-нибудь – сигарета, скальпель; она теребила шов в кармане, скручивая волоконца ткани в шарик. Резать и шить легко. Слушать трудно.

Она посмотрела на книжку.

– Я запомню ее имя. Героев нельзя забывать.

Солдат поднял голову, посмотрел врачу в глаза. Она увидела в его взгляде сомнение, которое кристаллизовалось в решение.

–Это не ее настоящее имя, – медленно сказал он и вновь посмотрел на умирающую.

Врач посмотрела тоже. Сравнила черты умирающей и солдата, натренированный взгляд отметил различия.

Она потянулась за снайперской книжкой, с уважением перевернула страницы. Места: Сталинград, Курск, Смоленск. Даты: последняя – декабрь, 1943. Звания: шарфюрер СС, фельдфебель, гауптман. И на последней странице – набросок собачки и надпись не кириллицей и не арабской вязью. Она посмотрела в потолок, потом резко повернулась к солдату.

– Кореянка?

Солдат кивнул.

– Выдавала себя… – Пауза. – За казашку?

– Узбечку, – тихо сказал солдат.

– Тридцать седьмой? – спросила врач. Понизить голос в тон солдату вышло само собой, подавить желание оглянуться, нет ли кого за спиной – с трудом.

Солдат глянул вверх.

– Мало кто об этом помнит.

Врач не ответила.

– Мой дед баранью самсу продавал на станции, – сказал солдат. – И как-то поезд со ссыльными проезжал. Они уже месяц как из Владивостока следовали.

Пальцы врача шарили в кармане. Она прикусила губу.

– Остановились, чтобы мертвых в пустыне похоронить. Ее мать была среди них. Ей было тринадцать, круглая сирота… Дед привел ее в наш кишлак. Приняли в семью.

Селим вышел из военкомата, счастливо скалясь.

– Получилось! – крикнул он. – В школу снайперов попал. Тебе спасибо.

Она вдохнула.

– Ты им сказал?..

Он мотнул головой.

– Что ты. Не такой же я дурак. Как бы я сказал: «Да, товарищ капитан, одна мелкая девчонка научила меня охотиться»? Они бы тут же врача позвали, мою голову смотреть.

– Я не мелкая, Селим, – твердо сказала она. – Мне весной восемнадцать, и я тоже пойду добровольцем. Я попрошусь к тебе в часть, и мы снова будем вместе.

Его лицо помрачилось.

– Они не возьмут тебя. Извини.

– О чем ты? – она уперла руки в бока. – Они берут девушек!

– Они не берут корейцев, – прошептал он. – У них есть список неблагонадежных, которым можно только в обслугу: крымские татары, немцы, чеченцы.

Он посмотрел вниз, раздавил комок грязи сапогом, снова посмотрел на нее.

– Корейцы тоже. Прости.

Она не ответила, только глаза блеснули – совсем как ствол дедушкиной «мосинки». Совсем как тогда, на годовщину ее принятия в семью, когда, возвращаясь в кишлак с газелью и двумя зайцами на арбе, которую тянул ослик, она сказала на слишком чистом каракалпакском:

– Я вырасту, Селим, и тогда мы поженимся.

Врач привыкла к тишине, солдат – нет.

– Хотите верьте, хотите нет, но стрелять меня научила она.

Врач ничего не сказала. Снова перелистала уважительно снайперскую книжку.

– Да что это я, конечно, вы верите, полковник… Большинство людей…

– Большинство людей не командует военным госпиталем, – сказала врач. – Большинство не видело, из чего сделаны солдаты.

– Ну да. Вы же хирург.

– И это тоже, – шепнула она.

Прибывал поезд. Дым из его трубы редел, пыхтенье двигателя замедлялось.

– В этом смысла никакого, – сказал дядя Цой. – Во-первых, сейчас нет войны; японцев побили на Халхин-Голе, они не вернутся. Во-вторых, даже если бы вернулись, с чего бы мы им помогали? Мы сбежали от них из Кореи. А в-третьих, зачем переселять всех? Можно просто арестовать кулаков, таких, как Пак. – Он вздохнул. – Нет, это какая-то ошибка. Кто-то неправильно понял товарища Сталина, и когда все выяснится, поезд направят обратно. Надеюсь, не слишком поздно для сбора яблок.

Он посмотрел вверх и заметил, что племянница на него не смотрит. Она смотрела на приближающийся поезд.

– Это невежливо, – сказал дядя Цой. – Надо слушать, когда старшие говорят.

Она рассеянно кивнула.

– Ты что, поездов никогда не видела? – дядя Цой проследил ее взгляд.

Его лицо потемнело.

– Это не пассажирский поезд, – прошептал он. – Нас повезут в вагонах для скота. За десять тысяч километров.

Они ждали поезда в молчании.

Подошел человек, по виду – русский.

– Гражданин Цой? – выкрикнул он. – Который тута гражданин Цой?

Дядя Цой выпрямился.

– Видишь, – сказал он. – Кто-то понял, что это ошибка.

Он повернулся к русскому и поднял руку.

– Я Цой, – сказал он громко.

– Пройдемте со мной, – сказал русский вежливо.

Дядя повернулся к ней.

– Иди найди свою мать.

– Только вы, –