Как стали говорить в КНДР в середине 2000-х гг., настало время “строительства экономической державы” и “политики улучшения жизни людей в первую очередь”. Корейские обществоведы объясняют: “Оборона и крепость государства уже надежно обеспечены, теперь настал черед экономики”.

Диалог с США, преодоление негативных тенденций во взаимоотношениях с Южной Кореей в принципе дают Северной Корее шанс для нормализации ситуации в стране и некоторого прогресса. Степень его, однако, зависит от внутренних факторов, прежде всего от готовности руководства к преобразованиям и от их глубины.

Тем не менее изменения в жизни северокорейцев уже происходят. Причем преобладают две противоположные тенденции. С одной стороны, независимо от намерений государства в экономике возникают рыночные отношения, что ведет и к смягчению режима, и к некоторой либерализации жизни. С другой стороны, власти хотят, чтобы жизнь по-прежнему строилась на “социалистических принципах”, заложенных еще Ким Ир-сеном после освобождения страны от японского колониализма и корейской войны. В те годы была создана беспрецедентная (гораздо более жесткая, чем в сталинском СССР) тоталитарная планово-распределительная система. Она, однако, сразу же посыпалась, как только прекратилась экономическая поддержка со стороны СССР и братских социалистических стран.

Послабления, на которые пошла власть в 1990-е гг., носили вынужденный характер, поскольку страна подошла к “последней черте”. По оценкам экспертов, во время голода 1990-х гг. погибли несколько сот тысяч человек. Население вынуждено было как-то выживать, поэтому начала формироваться квазирыночная экономика, которая не контролировалась государством. Власти не могли (да и особо не стремились) этому помешать.

В 2002 г., признавая происходящие перемены, они попытались даже внести некоторые коррективы в отжившую экономическую модель, фактически либерализовав цены (правда, без адекватного роста доходов) и дав больше самостоятельности производителям. По словам корейских экономистов, из сотен тысяч наименований продукции, выпускаемой в стране, стали централизованно планироваться показатели лишь по нескольким сотням наиболее важных товаров. Большую часть сырья и комплектующих предприятия покупали на “социалистическом оптовом рынке”. Но из-за дефицита сырья, энергии и инвестиций промышленность работала с перебоями. Это было связано как с изоляцией страны, так и с далекими от чисто экономических целями хозяйственной политики, прежде всего с сохранением независимости и самостоятельности, “опорой на собственные силы”. Основой индустрии страны являлся, конечно же, оборонный сектор, но помимо него работали металлургические предприятия, машиностроительные заводы, добывались уголь и минералы.

Несмотря на то, что предприятия часто простаивали, рабочие обязаны были являться на работу. Для того чтобы выжить, люди, приписанные к госпредприятиям, выращивали овощи на примыкающих к предприятиям участках, разводили мелкий скот и птицу. Многие подались в полулегальный отхожий промысел и занялись торговлей па рынках. Предприимчивость и изобретательность северокорейцев послужили стимулом к развитию негосударственного сектора экономики. Стихийные рынки были постепенно узаконены, на них разрешили торговать не только товарами первой необходимости, но и ширпотребом, который в основном привозили из Китая. Движение челноков стало массовым (ситуация в чем-то похожа на то, что происходило у нас в конце 1980-х гг.).

По ассортименту товаров рынки (во всяком случае в Пхеньяне) уже в середине 2000-х гг. мало чем уступали китайским, и на них было не протолкнуться от покупателей.

Формировался и “серый” сектор услуг – бытовых, финансовых, посреднических. Открывались частные ремонтные мастерские и даже мелкое производство.

Появилась масса коммерческих ресторанов, где кормили на удивление вкусно и дешево: в начале 2000-х гг. сытно можно было поесть за 1–2 доллара. В обеденное время, кстати, не так просто в такие рестораны попасть – нет отбоя от посетителей. Расчет идет и северокорейскими вонами, и валютой (долларами, евро, юанями), которую тут же можно “из-под полы” поменять, совсем как в Китае или Вьетнаме 1980-х гг. За доллар (2008 г.) давали 3300 северокорейских вон, что многократно превышало официальный курс – 150 вон за доллар.

Реалии рынка изменили жизнь в Северной Корее. Как говорили в столице и особенно вблизи северных границ с Китаем, “за деньги можно получить все”. “По блату” поступали в вуз или получали лечение, приобретали южнокорейские товары, диски, фильмы, которые раньше были недоступны, и даже улучшали жилищные условия. Все больше горожан сдавали свое жилье в наем, в том числе на короткий срок. Можно было обзавестись и собственной жилплощадью. Как и в СССР, основным способом решения квартирного вопроса являлся обмен жилья, но можно было попробовать приобрести квартиру за деньги (однокомнатная в Пхеньяне стоила, как говорили, 5 тыс. долл.).

Деньги появились у людей отнюдь не из официальной государственной экономики, ведь в госсекторе номинальная зарплата эквивалентна 3–4 долл, в месяц. Поскольку распределительная система, за счет которой раньше и жили северокорейцы, находились в коме, в орбиту рыночных отношений вовлекалась весьма значительная часть населения. Наверное, не было семьи (кроме разве что высшей номенклатуры), где кто-либо так или иначе не занимался мелким бизнесом.

Интересно, что коммерцией занимались и государственные организации. Было создано немало торговых компаний, в том числе совместных (главным образом с участием китайского капитала и корейцев, живущих за рубежом). Такие компании часто находились в ведении административных органов – партийных, местных властей, военных и т. п., которые выдавали им своего рода “франшизу” в обмен на получение платежей – своей части прибыли. Даже дома быта (объединяющие рестораны, магазины, сауны) часто работали под покровительством таких организаций. Немало появилось и предпринимателей, по большей части теневых, но были и вполне успешные легальные менеджеры, которые с гордостью занимались не только челночным, но и, скажем, строительным бизнесом, что раньше и представить себе было трудно.

Вполне легально действовали и даже рекламировали себя компании с миллионными оборотами.

Возникла серьезная социальная стратификация, которая была и раньше в Северной Корее, традиционно строго иерархичном обществе, но тогда наверху пирамиды были партийные чиновники, военные, сотрудники спецслужб. Политическая верхушка и сейчас живет неплохо, но появился, особенно на среднем уровне, “новокорейский средний класс”, не связанный непосредственно с государственной службой или использующий эту службу для достижения собственных целей. А сколько бизнеса находится “под крышей” коррумпированных чиновников, не знает, наверное, никто.

Борьба с “чуждым идеологическим влиянием”

У правящей элиты такие фундаментальные изменения вызывали беспокойство, особенно в связи с приходом к власти в Сеуле враждебных Пхеньяну консерваторов, на сотрудничество с которыми у северокорейских консерваторов надежд не было. Поэтому уже примерно с 2005 г. наблюдались попытки сворачивания реформ, отката назад. Закаленные еще в партизанских битвах престарелые руководители и их идеологические наследники считали происходящее вынужденным отступлением, маневром и хотели бы вернуть жизнь в прежнее русло. С учетом того, что в руководстве страны в то время было много военных, такие настроения оказались сильны. Лидеры страны опасались, что происходящие процессы подорвут режим и,