Шрифт:
Закладка:
Должен сказать, что моя решимость была сильно поколеблена рассказом о злоключениях Бьондетты.
— Я никак не мог предвидеть, что события повернутся таким образом, — сказал я. — Я видел, что все обитатели побережья Бренты оказывали тебе знаки внимания и уважения. И ты так заслуживала этой дани! Мог ли я вообразить, что в мое отсутствие ты лишишься ее? О, Бьондетта! Неужели твой дар ясновидения не подсказал тебе, что, сопротивляясь моим намерениям, таким разумным, ты побудишь меня принять отчаянное решение? Почему же...
— Разве можно всегда владеть собой? Я стала женщиной по собственной воле, Альвар, но, как бы то ни было, я женщина, подверженная любым настроениям; я не мраморное изваяние. Из первоначальных элементов, составляющих мировую материю, я избрала для своей телесной оболочки самый восприимчивый — иначе я осталась бы бесчувственной, ты не пробудил бы во мне влечения, и вскоре я стала бы для тебя невыносимой. Прости же, что я рискнула принять все недостатки своего пола, чтобы соединить, насколько возможно, все его прелести. Так или иначе, безумие совершено, и благодаря этим особенностям моей природы, все мои чувства обострены до крайности. Мое воображение — вулкан. Словом, во мне бушуют такие неистовые страсти, что они должны были бы испугать тебя, если бы ты не был предметом самой необузданной из них и если бы мы не знали причин и следствий таких природных влечений лучше, чем это знают ученые Саламанки:[20] там им дают всякие ужасные названия и, во всяком случае, говорят о том, как бы их подавить. Подавить небесное пламя, единственную силу, которая вызывает взаимодействие души и тела, и в то же время пытаться сохранить их союз! Как это бессмысленно, мой дорогой Альвар! Этими душевными движениями необходимо управлять, но иногда приходится уступать им. Если противодействовать им, возмущать их, они разом вырываются на волю, и наш рассудок не знает, как подступиться к ним. В такие минуты, Альвар, пощади меня. Ведь мне всего лишь шесть месяцев от роду, я в волнении от всего того, что сейчас испытываю. Помни, что какой-нибудь отказ, одно необдуманное слово с твоей стороны возмущают мою любовь, оскорбляют гордость, пробуждают досаду, недоверие, страх. Да что там! Я предвижу свою гибель, вижу моего Альвара таким же несчастным, как я!
— О, Бьондетта, — воскликнул я, — я не устаю удивляться тебе; в твоем признании, когда ты говоришь о своих влечениях, я слышу голос самой природы. В нашей взаимной привязанности мы обретем силу противостоять этим стихийным влечениям. К тому же как много могут дать нам советы благородной матери, которая ждет нас, чтобы заключить в свои объятия. Она полюбит тебя, я уверен, и с ее помощью мы заживем счастливой жизнью...
— Приходится желать того, чего желаешь ты, Альвар. Я лучше знаю женщин и не питаю столь радужных надежд; но чтобы угодить тебе, я повинуюсь и сдаюсь.
Довольный тем, что еду в Испанию с согласия и в обществе предмета, пленившего мои мысли и чувства, я торопился добраться до перевала через Альпы, чтобы поскорее попасть во Францию. Но казалось, с того момента, как мы очутились вдвоем, небо перестало благоприятствовать мне. Ужасные грозы задерживали нас в пути, дороги становились непроезжими, перевалы непроходимыми. Лошади выбивались из сил, моя карета, казавшаяся поначалу совсем новой и прочной, требовала починки на каждой почтовой станции — то ломалась ось, то колесо, то оглобля. Наконец, после бесчисленных препятствий, я добрался до перевала у Тенде. Среди всех этих неудобств и волнений, причиняемых столь неудачным путешествием, я не мог не восхищаться характером Бьондетты.
Это была совсем не та женщина, то нежная, то печальная, то гневная, которую я привык видеть раньше. Казалось, она хотела развеять мою тревогу, предаваясь взрывам самого беззаботного веселья, и убедить меня, что усталость не пугает ее.
Ее беспечная болтовня чередовалась с ласками, столь соблазнительными, что я не мог устоять: я предавался им, хотя и до известных пределов. Уязвленная гордость помогала держать в узде мои желания. Она же слишком ясно читала в моих взорах, чтобы не видеть моего смятения и не пытаться увеличить его. Признаюсь, я был в опасности. Так, однажды, не знаю, что сталось бы с моим чувством чести, не сломайся в ту минуту колесо. Этот случай заставил меня впредь быть осторожнее.
После невероятно утомительного переезда мы добрались до Лиона. Из внимания к ней я согласился остановиться там на несколько дней. Она обратила мое внимание на непринужденную легкость французских нравов.
— В Париже, при дворе — вот где я хотела бы тебя видеть. У тебя не будет недостатка в деньгах и в чем бы то ни было; ты будешь играть там ту роль, какую захочешь, у меня есть верные средства для того, чтоб ты занял там самое видное положение. Французы галантны; и если я не слишком высокого мнения о своей внешности, самые изысканные кавалеры окажутся неравнодушными к моим чарам, но я пожертвую всеми ради моего Альвара. Какой прекрасный повод для торжества испанского тщеславия!
Я принял эти слова за шутку.
— Нет, — возразила она, — я всерьез думаю об этом...
— Тогда поспешим в Эстрамадуру, — ответил я, — а затем вернемся во Францию, чтобы представить при дворе супругу дона Альвара Маравильяса. Ибо тебе не подобает выступать там в роли какой-то авантюристки...
— Я и так уже на пути в Эстрамадуру, — сказала она, — но далека от того, чтобы считать это венцом своего счастья. Я бы хотела никогда не видеть этих мест.
Я понимал и видел ее отвращение, но упорно шел к своей цели, и вскоре мы были уже на испанской земле. Неожиданные препятствия, канавы, размытые дороги, пьяные погонщики, взбесившиеся мулы еще менее
