Шрифт:
Закладка:
— Выстрелила? — не поверил следователь.
— Ну да! В воздух! — Ганжа рассмеялся. — Неизвестно, кто быстрее бежал — Банипартов или бульдозерист… В тот же день к Шурочке нагрянула милиция. Завели уголовное дело. За незаконное хранение оружия, сопротивление представителям власти и так далее. Узнали мы в поссовете, обсудили и решили, что нельзя так поступать с Александрой Яковлевной.
— Но дело–то возбудили не зря, — заметил Чикуров. — Автомат, винтовка… Стреляла…
Ганжа вздохнул.
— Ведь рядом с ее избой похоронены наши ребята–партизаны. Ваня Турков, Евдоким Сорокин, муж Шурочки Юра Рогожин и еще четверо… Вы бы видели, как она ухаживает за братской могилой… Каждый год на Девятое мая родные погибших приезжают… Святое место! — Он опять вздохнул и повторил: — Святое!
— А что, Банипартов не знал этого? — спросил Игорь Андреевич.
Ганжа пожал плечами и продолжил:
— Короче, надо было выручать Рогожину… Я — в райком, к прокурору. Никита Емельянович спрашивает: откуда боевое оружие? А у Шуры нашли еще две винтовки и гранаты. Она объяснила, что это с войны осталось, бывший арсенал партизан. — Отставной генерал улыбнулся. — Еле уговорили сдать… А тут и Ростовцев вернулся, вступился за Александру Яковлевну. И райком поддержал. Более того, решили увековечить память тех, кто погиб. Поставили обелиск. Аркадий Павлович не поскупился, из Москвы скульптора пригласил. Тот барельеф сделал — лица всех героев на мраморной плите… Вот так обернулось. Но с тех пор сын Александры Яковлевны, главный зоотехник, с Банипартовым не здоровается.
— Сергей Федорович, а с Баулиным Рогожин здоровается? — спросил следователь.
Прежде чем ответить, Ганжа некоторое время раздумывал.
— Я догадываюсь, Игорь Андреевич, почему вы спрашиваете. Серьезный вопросец. — Он помолчал. — Скажите, верно, что вчера Рогожина держали в милиции по поводу покушения?
— Верно, — ответил следователь, решив не темнить с Ганжой. — Так как же?
— Не здоровался Юрий Юрьевич и с Баулиным, — сказал Ганжа. — Причем демонстративно.
— Почему?
— Разные причины…
— А конкретно?
— Ох и не люблю я обсуждать чужую личную жизнь! — поморщился Ганжа.
— Из–за Орловой? — пришел ему на помощь следователь.
— Точно не знаю. Возможно, и из–за нее, — вздохнул Сергей Федорович. — Она ведь была женой Рогожина.
— Знаю. Действительно у нее что–то с профессором?
— Говорят… Но опять же, что между двоих, знают только они… Однако похоже, что это не сплетни. — Ганжа смущенно прокашлялся. — Если бы вы не были следователем, я вообще отказался бы затрагивать эту тему.
— Понимаю, — кивнул Чикуров. — А другие причины были?
— Мать Рогожина, Александру Яковлевну, уволили из клиники.
— За что?
— Не знаю, — развел руками Ганжа. — Только Юрий Юрьевич при мне возмущался. Говорит, вышвырнули, как собачонку, даже спасибо не сказали… А вот за что… — Ганжа замолчал.
— Не знаете, Рогожин не грозил Баулину?
— Угрозы? — Ганжа покачал головой. — Об этом мне ничего не известно. Знаю, что вскоре после увольнения матери Рогожин имел с профессором серьезный разговор. Кажется, довольно резкий. После чего Баулин перестал для Юрия Юрьевича существовать… Вообще–то Рогожин человек общительный, приветливый, доброжелательный. Таких, с кем он не здоровается, — буквально наперечет.
— Ясно, — сказал Игорь Андреевич. — Разрешите спросить откровенно?
— Пожалуйста. — Сергей Федорович смотрел прямо в глаза следователю.
— Как вы считаете, Рогожин мог бы выстрелить в Баулина?
— Нет! — быстро ответил Ганжа. — Не думаю, — добавил он затем после некоторой паузы.
— Все–таки — «не думаю»…
— Игорь Андреевич, скажите и вы откровенно: можете ли ручаться за кого–нибудь на все сто процентов?
Чикуров хотел сказать, что за мать и отца, но лишь пожал плечами.
— Вот видите, — печально проговорил Сергей Федорович. — Я за себя не всегда поручился бы. Особенно когда допекали анонимками. Бывало, думаешь: эх, попался бы мне этот негодяй — из автомата бы! — Ганжа махнул рукой. — Да, в состоянии аффекта человек способен потерять голову.
— Рогожин вспыльчивый?
— Иной раз на заседании исполкома заведется — ничем не остановишь.
— В какой он комиссии?
— По сельскому хозяйству.
— Вы ему что–нибудь поручали перед отъездом в Ессентуки?
— Да, — кивнул Ганжа. — Подыскать сенокосные угодья для тех, кто держит скот. Ну, понимаете, всякое неудобье — полянки, склоны оврагов…
— А где именно, не было обговорено?
— Где? Лучше поближе к поселку, чтобы людям не хлебать семь верст киселя за копешкой сена…
«Главный зоотехник говорил на допросе то же самое, — подумал Чикуров. — И все же надо еще раз встретиться с ним… Почему он скрыл свою неприязнь к Баулину?»…
Секретарь коммерческого директора пропустила Дагурову к шефу, даже не спросив разрешения Банипартова. Василий Васильевич говорил с кем–то по телефону:
— Нет–нет, ничем не могу помочь… Рад бы, честное слово, но мой лимит исчерпан… Исчерпан, я говорю!.. Кто может решить? Только Ростовцев. Он генеральный директор… Да, да, обращайтесь непосредственно к Аркадию Павловичу… Извините, всего хорошего.
Банипартов положил трубку, поднялся из–за стола и протянул руку следователю.
— Если не ошибаюсь, товарищ Дагурова? — произнес он, с уважением оглядывая ее форму.
— Не ошибаетесь, — ответила она. — Ольга Арчиловна.
— Очень приятно. Василий Васильевич… Прямо разрывают на части, — показал он на телефон. — Только и слышишь с утра до вечера: помогите, пришлите, «Баурос», «Баурос», «Баурос»… А где я его возьму? Я как работник «Интеграла», имею в месяц определенный лимит. У нас все получают «Баурос» по талонам — от директора до уборщицы. Принимаем для профилактики… Ну и еще несколько бутылок — для дел… Но попробуй я кому–нибудь выписать сверх положенного! Или выслать. Ого! — Банипартов вытер платком свою худую жилистую шею. — Однако ведь и отказать иной раз трудно… Звонят, — он ткнул пальцем куда–то наверх. — Как отчитываться потом? Звонок к делу не подошьешь. — Коммерческий директор мотнул головой. — Нет, я стреляный воробей! Мне подавай письменное распоряжение!.. Правильно я поступаю с точки зрения закона, а?
— Что написано пером, не вырубишь топором, — с улыбкой сказала Ольга Арчиловна.
— Вот–вот! — подхватил Банипартов. — Но ведь не понимают… Обижаются… Я, знаете, думал об этой ужасной истории с нашим дорогим профессором… Может быть, его из–за этого?.. Ну, отказал кому–нибудь в лечении? Тем паче, что открыл в клинике отделение для психов. Говорил я Евгению Тимуровичу: не надо. А он: эксперимент. Научный! Охо–хо! — тяжело вздохнул он. — Врачи, ученые — все они такие. Им надо пробовать, испытывать. Даже на себе. Мания какая–то,
