Еще есть Немногие и Испытывающие Трепет, которые не поддаются ужасу – высаженности в мгновение неотвратимого заката, чтобы он благодаря им, правда, не потерял ужасности вы-саживания, но все же впервые воспринимался как приветственный-ободряющий знак-намек, говорящий о первой разрядке-разделении времени-пространства пра-бытия и о тихих попытках человека превратиться в Вот-Тут-бытие. Не то чтобы Вот-Тут-бытие стояло наготове как хранилище и убежище; ведь оно само есть-бытийствует только в со-бытовании человека к стражничеству-хранительству истины пра-бытия, которая потребна в этой ее новой сущности как нужда-потребность богов в божественности.

Лишен настроя-настроенности с давних пор человек, и без-божны боги, уступившие очеловечиванию человека и ставшие наполнением в скрытой пустоте и скуке «переживания». Только тогда, когда человек научается смутно подозревать, что без-божие принадлежит не ему, а есть наивысшая утрата-упущение самих богов, он приходит на путь постижения смысла, который показывает ему, как из пра-бытия только и со-бытуется божение как обретение пути назад, в божественность. Только там, где господствуют-царят объяснение и преображение, где суще-бытующее выдвинуло себя на передний план в суще-бытность представимого, может возникнуть мнение, что боги есть результат обожествления – будь то обожествления «природы», будь то обожествлении человеческих (animal rationale) влечений-побуждений и сил. Там, где боги есть только по милости такого обожествления еще предмет личных размышлений и озабоченности, там в один прекрасный день дело вынужденно дойдет до разбожествления-разбожения, до того состояния, где боги и (христианский) бог, превращенные в средство для объяснения, выступят в качестве той «инстанции», на которую ссылаются, когда как раз еще нуждаются в «Последнем-Конечном» и Необъяснимом, чтобы спасти все и всяческие объяснения и совершенную-завершенную индустрию объяснений; например, все объясняют как излучение и выражение всякий раз различных разновидностей человека как разумного животного; сами же эти разновидности «объявляются», «в конечном счете», не поддающимися объяснению и «выражениями божьей воли». При этом самоуверенность при определении-знании «воли» божьей – это еще самое малое из проявлений самодовольства, которое имеет следствием своим очеловечивание человека. Развенчание богов есть неотвратимая контригра в ответ на объяснение божественности богов, то есть их выведение из обожествления. И христианский бог тоже возник вследствие обожествления, как ни велики старания сообразного ему учения о боге оборониться и отмежеваться от богов, возникших посредством обожествления. Обожествление христиански-иудейского бога – это не какое-то обожествление особенной причины, оказывающей свое действие, а обожествление причиняющего бытия как такового, обожествление основы объясняющего представления вообще. В том утонченнейшем обожествлении «каузальности» как «каузальности» заключается причина, по которой христианский бог, как кажется, отличается превосходящей духовностью. На самом же деле это обожествление есть преображение самого что ни на есть грубого объявнения. Поэтому, однако, соответствующее этому обожествлению разбожествление сослужило хорошую службу только начинавшемуся в новое время изменению объяснения в планирующе-создающем обхождении со всем и всяческим сущим и его представлением и переживанием. Христианство становится все более культуроспособным и, наконец, покрывает себя – несмотря на кажущееся сопротивление этому – всем, что только было изобретено поставленной на поток фабрикацией «переживания». Да – и все еще сохраняется в руках гарантирование-обеспечение установлений путем апелляций за пределы «жизни» и выше – путем того утонченного обожествления наигрубейшего, причинного бытия действий-влияний, как это являет себя в «идее» бога-творца и в интерпретации суще-бытующего как ens creatum.

В приуготовлении божественности богов путем обожествления и разбожествления царит уникально-неповторимая принадлежность человека к пра-бытию, которая скорее всего может быть обозначена названием забвения бытия. Оно отдает приоритет самому суще-бытующему как «действительнейшему» и штампует его как пред-ставляемое и промышленно поставляемое. В той мере, в какой пред-ставление и промышленное поставление достигает пределов – а именно своих, которые оно в то же время – понимает как границы суще-бытующего, поддающееся объяснению – поскольку оно наталкивается на не поддающееся объяснению – либо становится результатом просветления-озарения, либо объясняется через посредство самого необъяснимого. В любом случае пред-ставление приходит, чтобы заместить более высокое суще-бытующее или над-суще-бытующее. Божественность богов никогда не проистекает здесь из сущения пра-бытия. Да – возникшие из обожествления боги вообще не могут обойтись без божественности и нуждаются в ней; она заменяется тем, что возникшему из обожествления богу как бы дополнительно добавляется свойство быть причиной и предметом какого-либо влечения или чувственного возбуждения. Божественное здесь повсюду только над-человеческое, причем это Над и Превыше представляются и производятся-поставляются в своем направлении и на своем месте посредством пред-ставления суще-бытующего из забвения пра-бытия; но поскольку это невозможно устранить полностью, оно сохраняется в виде-отливке суще-бытности (бытие-конечности Sei-endheit), наиболее общего во всем и всяческом сущее-бытующем). Не случайно эта суще-бытность тотчас же оказывается покрываемой наивысшим суще-бытующим (ср. связывание φιλοσοφία и θεολογιϰὴ ἐπιστήμη у Аристотеля) – процесс, значение которого невозможно понять, если не проследить его в мышлении дальше в направлении к понятию философии и метафизики и его развитии-разворачивания на Западе. Скорее, с точки зрения истории пра-бытия в основе здесь решающее значение имеет то, что здесь окончательно в рамках западной истории метафизики пра-бытие было лишено возможности основополагания своей истины.

Только посредством сущностного преодоления всей и всяческой метафизики и ее основы создается возможность некоторого пространства-времени, в котором божественность богов проистекает из сущения пра-бытия и обожествление и разбожествление становятся излишними и устаревшими. Если мыслить строго, то они вообще не способны подготовить божественность богов, они приводят только – в соответствии с забвением бытия и привезанности намертво к суще-бытности – к общему представлению «божественного» как Над-человечески-Возвышенного; ведь божественность есть сущение того со-бытия, которое делает нужным возвращение богов из без-ночности и без-дневности во встречу с человеком – таким образом, что уникальность-единственность пра-бытия в противостоянии вместе возникающему Ничто становится источником мгновений подлинной истории. Не то, что есть суще-бытующее, а то, что «есть», сущит как еще отвергаемое со-бытийное вмиг-своение, оно бурлит – как тихая бездно-основа – морского прилива богатейшего переполнения наиболее хранимых в молчании обращений к чистейшему Внутреннему. Эта без-дно-основа несет как поддержка – если ее грюндеры-осново-полагатели приходят как нис-ходящие, закатные – то, что иначе таит в сущности – как дело и поступок, как поэтическое творчество и мышление мыслителей, как дарование и построение-возведение – истину пра-бытия в вещах и растениях, в построениях-композициях и в озарениях – и тому, что сокрываемо-таимо, позволяет затем выходить-появляться на свободное пространство Спорящих только в качестве суще-бытующего.

Так, что это пра-бытие – тот сокровеннейший жар очага, который воспламеняет историю как борьбу пра-бытия за встречу богов и людей, каковая борьба только вы-раз-барывает только подлиннейшее-собственнейшее сущение пра-бытия ему самому – и таким образом распаляет жар его жара, возвращая его назад, в сокровеннейшую тишь. Боги – это те, кто нуждается-вынуждает в Вот-Тут-Бытии