Он уселся.

— И какие же нюансы? — поинтересовался я.

— А такие, — резко ответил тот, — при которых с нормальными, Матвей, нормальными, дворянами поступают так, как ты сказал. А не с теми, у кого нет Яра, которые не наследники и вообще никакой пользы Отечеству не приносят.

Я поднял бровь.

— Как это не приносят? А шампанское им кто подаёт? — спросил я.

— Прекратить глупые шутки! — рявкнул отец.

— Ну, если прекратить, — ответил я, — то ты же не будешь утверждать, что Государю Императору настолько мешает ничтожный стюард Мартынов тем, что он пустышка, что Государь воспользуется случаем приговорить меня к смертной казни?

— Всякое может быть, — ответил отец, — ты — фигура малозначимая, а врагов у нас немало. Могут повлиять на то, чтобы тебя лишили помилования, просто затем, чтобы нам досадить.

— Причём понимают, что серьёзного ответа от вас не последует, потому что лишение меня помилования и моя казнь, будут для вас только формальным поводом для скорби, а на деле же моя смерть станет для вас облегчением и избавлением от позора, — ядовито ответил я.

Отец молча посмотрел меня.

— С положением дел я тебя ознакомил, — сказал он наконец, ничего не возразив, — Теперь по поводу Бенедикта этого. Ты новую заметку видел?

— Нет ещё, — кивнул я. — Всё переврали, небось?

— Это само собой, — ответил отец, — мой тебе наказ: сиди дома. Сейчас тебе нельзя выходить на улицу, так как тебя будут везде ловить журналисты, чтобы спровоцировать на ещё какую-нибудь выходку.

Я промычал что-то невнятное, мол, посмотрим, как получится.

— Учти, это в твоих же интересах, — сказал Михаил Мартынов, — если вокруг тебя будет слишком много негативного шума, это может сыграть не в твою пользу. Конечно, если «Римское Эхо» будет позволять себе слишком многое, то будем судиться, обанкротим, по миру пустим.

— Так может просто купить их и самим писать, что хотим? — предложил я.

— Ну вот, сначала обанкротим, потом за бесценок и купим, — ответил отец. — Но только в крайнем случае. У нас свобода слова, всё-таки. Теперь по поводу Гуриели.

Я напрягся, но постарался не подать виду.

— Сегодня ночью князь Гуриели со своими людьми ворвался в дом к князю Аматуни, где, при не до конца выясненных обстоятельствах, вспыхнуло побоище, в результате которого князь Гуриели оказался обезглавлен.

Я присвистнул, делая вид, что удивлён.

— В связи с этим, — строго продолжил Михаил Мартынов, — я настоятельно рекомендую тебе прекратить общение с фрейлиной Аматуни, по крайней мере, на время. Причина та же: негативный ажиотаж вокруг тебя.

— Погоди-ка, — возразил я, — но ведь широкая общественность не знает, что я был во дворце во время гибели младшего Гуриели, земля ему пухом.

— Зато знает очень узкий и влиятельный круг общественности, — ответил отец.

— А что же теперь будет с князем Аматуни? — поинтересовался я.

— Будет долгое разбирательство, — сказал отец, — но, на данный момент, достоверно известно, что Гуриели с Аматуни в давней вражде, и что Гуриели приехал посреди ночи к ним домой, почти ворвавшись туда. То есть, есть основания подозревать его в недобрых намерениях.

— Значит, обойдётся? — произнёс я.

— Там много непонятного. Отец и сын Аматуни и их люди не отрицают, что было смертельное сражение, но никто из них не помнит, чтобы отрывал князю Гуриели голову. Также никто не понимает, почему и в какой момент упала люстра.

— Люстра? — притворился я, что не разобрал, о чём речь.

— Аматуни утверждают, что Гуриели или кто-то из его людей, сбил их Яром с ног, и зачем-то обрушил люстру, чуть ли не на себя же, — объяснил отец.

— Непонятно, — пробормотал я, всё ещё делая вид, что всё услышанное для меня новость.

— Право слово, Матвей, не знай я, что у тебя нет Яра, не проверь тебя при мне агент Его Величества, и не проверь тебя мой отец, я бы подумал, что ты тут как-то замешан! — воскликнул отец.

— Что на это ответить? — пожал я плечами. — Не путай совпадение со связью. Посуди сам: я всего лишь был с фрейлиной в момент, когда на неё напал, или что там он у окна делал, молодой Гуриели, с семьёй которого у них своя междоусобица. После этого я остался дружен с ней, и вот теперь на них напал сам князь Гуриели. Я тут ни при чём.

Отец смотрел на меня, кажется, сомнения понемногу покидали его.

— Другое, совсем несвязанное с предыдущими событие, это дуэль кузена Валерия и графа Озёрского, как теперь пишут, талантливого поэта, — услышав это, отец хмыкнул. Я продолжил, — я был там секундантом и потом ко мне пристал этот писака, которого я отходил прутом. Всё.

Я не стал перечислять события на улице Пиратского, так как отец о них был не в курсе.

— Ну да, — протянул отец, — а всё-таки, если бы у тебя был Яр, ты бы точно оказался в этом замешан.

— Михаил Юрьевич, — влез Тарас, — может чаю?

Отец с удивлением посмотрел на него, кажется, только сейчас заметив.

— Нет, Тарас, спасибо, ступай, — ответил он.

Тарас с облегчением вышел. Он устал стоять за время моего разговора с отцом.

— Почему фрейлина проводит с тобой время? — спросил отец. — В ресторане вы были парами. Друцкая с поэтом, Гардер с Козловым и Вощинина с Долгоруким или наоборот. А ты — с Аматуни. Это больше похоже на отношения, чем на дружбу.

— И зачем княжне заводить отношения с пустышкой? — спросил я.

— Не знаю, Матвей, не знаю, — покачал головой отец, — мы с твоим дедом ставим на то, что они хотят с нами породниться.

— Может быть, хватит тогда меня об этом расспрашивать, а напрямую спросите князя Аматуни, чего он хочет? — не выдержал я. — К тому же, сейчас он в уязвимом положении, если вы ему поможете разобраться с последствиями этого побоища в его особняке, он вам даст гораздо больше, чем вы бы получили только отдав меня в мужья за его дочь.

— А ты, кажется, и не против? — сказал отец.

— А когда кого-то в нашей семье волновало, против ли я или за? — пожал я плечами. — Дело в том, что я уверен, что князь Аматуни знает о нашей дружбе с фрейлиной очень мало и уж точно никаких планов изначально не имел. Может быть, они у него и появились, когда я забирал её из дома, чтобы сводить на ужин, но изначально хитрым планом это не было.

— Ну так и что же? — спросил отец, — если женим тебя на Аматуни, как отнесёшься к этому?

— Вообще, я пока молод, чтобы жениться, не находишь? —