В «реликтовом слое» можайской писцовой книги 1626–1627 гг. встречаются имена Василия (вероятно, Василия Михайлова) Валуева и Жокулы Новосильцева. Оба они продолжали служить по Старице. Их перевод, а также перевод Федора Голостенова в состав можайской корпорации был осуществлен, видимо, уже в 1550-х гг.[432]

Достаточно представительной была группа старичан в составе ржевской корпорации. В этой рубрике Дворовой тетради были записаны упомянутые П. и И. Винковы Буруновы, Шемет Юрьев Ромейков с пометой «служит ис Старицы». Имя Шемета открывало список из 10 имен, встречающихся также в старицкой рубрике Дворовой тетради. Очевидно, эти переселения также производились уже в 50-х гг. XVI в. При этом, например, Семен и Григорий Ивановы Голостеновы, как и в предыдущем случае, получили ржевские поместья уже в 1546 г.[433]

В 1547 г. поместья в подмосковной волости Шерна были переданы четверым братьям Потуловым Волконским[434].

Среди переселенных лиц значительная часть в событиях 1537 г. заняла сторону великокняжеской власти. Во время новгородского похода от Андрея Старицкого бежали князь В. Ф. Голубой Ростовский, Вешняк Дурной Харламов, П. Бекетов Дедевшин, шут Г. Воеводич и В. М. Валуев.

Учитывая возвращение в 40-х гг. XVI в. отцовских земель Владимиру Старицкому, подобное переселение должно было обезопасить их от возможной мести с его стороны. С чисто практической точки зрения московское правительство должно было освободить поместья, занимаемые великокняжескими служилыми людьми, которые, в свою очередь, должны были получить возмещение в других местах. В 1550-х гг. старицкая субкорпорация в составе Государева двора прекратила свое существование («почернены все»)[435].

Существовало также определенное число примеров продолжения службы при дворе Владимира Старицкого. Несмотря на восстановление в 1541 г. старицкого удела, он долгое время был ограничен в своих правах. Достаточно вспомнить неоднократно цитируемую в исторической литературе жалованную грамоту А. А. Карачеву 1544 г., получившему свои земли «по великого князя приказу». В том же году дворцовые земли Верейского уезда описывал С. Пильемов, вяземский помещик, не имевший отношения к старицким князьям. Вплоть до конца 1540-х гг. в источниках не встречаются имена бояр и детей боярских Владимира Старицкого. Можно предположить, что в старицкий удел был переведен В. Замыцкий. Именно он был послухом в духовной грамоте А. А. Карачева в 1546/47 г., а в 1557 г. вместе с дьяком Савлуком Ивановым описывал дворцовые земли Старицкого уезда. Согласно росписи детей боярских, в казанском походе 1549 г. принимали участие «олексинцы». Вполне вероятно, что в это время Алексинский уезд находился в ведении центрального правительства[436].

Только в 1548 г. появляется упоминание о боярстве на старицкой службе князя Юрия Меньшого Пенинского. Впоследствии этот вельможа неоднократно встречался в разрядах в качестве удельного воеводы. Присутствовал он и на свадьбе Владимира Старицкого в 1550 г. В 1548–1549 гг. встречается князь Юрий Чапля Лыков. Его брат Андрей Курака был известен разряду свадьбы Владимира Старицкого 1550 г. Неоднократно выступал в качестве удельного воеводы Иван Борисович Хлызнев Колычев. Помимо названных лиц в новом старицком уделе были задействованы Григорий Судок Сатин, а также сын Г. М. Мешка Валуева Иван и внук боярина князя В. А. Чернятинского князь Дмитрий Ушатого[437].

Примечательно, что среди них были лица, проявившие во время мятежа 1537 г. исключительную верность Андрею Старицкому. И. Б. Хлызнев Колычев, в частности, возглавлял «сторожи», и именно его отряд вступил в схватку с великокняжескими войсками. Г. Д. Судок Сатин, в свою очередь, предупредил своего князя о подходе великокняжеских воевод к Старице. Судя по завещанию, тесные связи с удельными служилыми людьми сохранял Г. М. Мешок Валуев. В «шатости», в отличие от своих братьев, он не был замечен и вспоминал своего бывшего сюзерена с благодарностью («пожаловал князь Андрей Иванович»)[438]. Централь ному правительству, таким образом, не хватило настойчивости в реализации намеченного плана («вотчину ему отца его отдал и велел у него быти бояром иным и дворецкому и детем боярьским не отцовским») по замене личного состава двора старицких князей.

По наблюдению А. П. Павлова, значительное число старинных старицких вотчинников сумело сохранить свои земли на протяжении XVI в., несмотря на ликвидацию двух последовательно сменявших друг друга уделов и переход Старицкого уезда в опричное ведомство[439]. Очевидно, переселения в первую очередь затрагивали помещиков из пришлых фамилий. На положении вотчинников ломка удельного строя отражалась в меньшей степени.

Родство продолжало играть при новом старицком дворе важную роль. Как уже упоминалось выше, князья Ю. А. Меньшой Оболенский и Д. В. Чернятинский были родственниками князя Владимира Старицкого[440]. В родстве с ним находились также князья Б.П. и А. П. Хованские (конюший и дворецкий соответственно), а также Г.Т. и И. Т. Борисовы-Бороздины. Позднее к ним по воле Ивана IV добавился князь Петр Данилович Пронский, приходившийся ему двоюродным братом. Таким образом, был частично восстановлен пофамильный (но не персональный) состав старицкой боярской думы[441].

В целом двор Владимира Старицкого напоминал двор его отца, хотя и отличался по личному составу представленных в нем лиц. Здесь также присутствовало большое число выходцев из второстепенных аристократических московских фамилий, многие из которых были известны только по сообщениям родословных книг. Разница состояла, пожалуй, только в одном. Благодаря Евфросинье Старицкой и ее родственникам Борисовым-Бороздиным, в составе этого двора находилось значительно большее число представителей тверских боярских родов. Братья Борисовы-Бороздины были известны в качестве воевод Владимира Старицкого. По родословным данным, в том же уделе служило сразу несколько Житовых и Кашинцевых, к которым можно добавить Яныша Киндырева и Елизара Ромейкова. Согласно тверской дозорной книге, в старицком уделе служили также местные мелкие вотчинники Федор Маринин и Иван Дягилев[442].