Перед лицом словно в тумане проплыла довольная, снисходительная улыбка генерала, в ушах зазвенели чеканные слова: «Смирись с неизбежностью, то есть со мной...» Но я же категорически против такого рода «неизбежности»! Я должна найти выход, для начала заверить Франца, что со мной все в порядке, просто я потеряла одного доброго приятеля и даже Отто не может его найти.

Мы вернулись в машину и скоро выехали из центра по направлению к старому парку, но меня уже ничто не радовало, я была в состоянии апатии перед открывающейся перспективой. Мальчик утешал меня, ласково поглаживая по руке:

— Ася, не грусти, пожалуйста, у тебя же есть мы. А тот друг… может, он еще найдется, надо подождать, может, он сам к тебе придет.

— Вряд ли случится подобное чудо, но спасибо за добрые пожелания.

Мы почти в обнимку с ним дошли до пруда, где обычно кормили уток. Я грустно улыбалась, поглаживая Франца по светлым волосикам, отщипывала от булки хлеб и бросала в воду. Утки не робели, они давно привыкли к посетителям и оттого были невероятно толсты. Грау передразнивал их серьезный вид, чтобы повеселить Франца, а тот смеялся вовсю.

Я же прислонилась спиной к высоким перилам скамейки и равнодушно смотрела вокруг.

«Скоро рассвет, выхода нет - девочка с глазами из самого синего льда тает под огнем пулемета… должен же растаять хоть кто-то...»

Какая невероятная расточительность! Представить только, чтобы получилась одна человеческая жизнь должно совпасть множество условий: после таинства зачатия из одной крохотной клетки по часам и дням долго-долго формируется плод, а в положенный срок так же медленно и мучительно рождается на свет совершенно беззащитное и беспомощное дитя.

И сколько сил и времени другого человека требуется, чтобы маленький хнычущий «кулечек» сам встал на ноги и научился говорить. Но достаточно всего лишь одного мгновения, чтобы обломить этот «мыслящий тростник», лишить его жизни, способности думать, действовать, производить на свет себе подобных.

«Не думай о мгновеньях свысока, наступит время, сам поймешь наверное, летят они как пули у виска...».

К моей щеке неожиданно прикоснулись холодные губы Отто, потом еще и еще... Нет сил сопротивляться.

— Ты вся дрожишь, Ася, ты не заболела, у тебя горячий лоб. Я принес плед, закутайся, а может, лучше вернемся?

Все немцы предусмотрительные и хозяйственные. У нас в машине есть плед и корзинка с продуктами, Грау на этот раз не упустил из виду ни одной мелочи. Но мне ничего не нужно, я, кажется, больна. А медицина у них сейчас не на высоте, пенициллин еще только в разработке.

Значит, я вполне могу умереть от какого-нибудь бронхита, ведь я - изнеженное дитя двадцать первого века, мой организм уже вкусил спасительную прелесть антибиотиков и не вынесет агрессивной среды сороковых годов прошлого столетия. Какой бессмысленный печальный конец...

Когда пришло время садиться в машину, у меня началась истерика. Я сказала, что не хочу возвращаться в особняк и начала реветь, как дура, требуя, чтобы меня вернули в родной город. Франц уже сидел на заднем сидении и сейчас смотрел на меня огромными испуганным глазами.

Отто сначала пытался уговаривать по-хорошему, а когда я попыталась убежать, просто силой усадил к Францу и даже наорал. А потом замотал меня в плед, чтобы не махала руками и начал укачивать как несмышленое дитя.

Я не могла унять слезы, в голове вертелась нелепая карусель с кадрами из прошлой жизни: моя маленькая квартира, что купили родители, пока я еще училась, плоский экран компьютера, сотовый телефон, книжный шкаф, а на полках: Сомерсет Моэм "Театр", Эрих Мария Ремарк "Возвращение", Ричард Олдингтон "Все люди - враги", Джек Лондон "Морской волк"...

Ну, это зарубежная классика, а что из нашего… Иван Шмелев "Солнце мертвых" и "Лето Господне", Александр Куприн "Поединок", Юрий Казаков, Андрей Платонов, Виктор Астафьев "Пастух и пастушка", Валентин Распутин "Живи и помни", Юрий Нагибин "Тьма в конце туннеля", Евгений Носов "Усвятские шлемоносцы" и вот он - толстенный сборник советской поэзии, а там Анна Ахматова и ее «Час мужества»:

«...И мы сохраним тебя, русская речь, Великое русское слово, Свободным и чистым тебя пронесем, И внукам дадим и от плена спасем - Навеки!»

Никакого мужества во мне уже не осталось, никакой надежды, все плохо и будет только хуже и хуже. Отто пересел на водительское сидение и быстро завел мотор. Я сидела подобно безжизненной статуе, а Франц опасливо гладил меня по плечу.

— Ася, не плачь, я с тобой. Ты же сама говорила, что надо верить в чудеса, если уже ничего нельзя сделать, помнишь?

Я кивала, как китайский болванчик, пытаясь свыкнуться с мыслью, что никогда больше не вернусь в свою школу, не увижу свой класс, не проведу праздник выпускного для своих деток. Меня сочтут пропавшей без вести. Родителям наверняка уже сообщили. У них останется только мой старший брат, - он работает стоматологом, у него скоро должен родиться сын.

Может, хотя бы появление внука немного утешит мамочку. Глаза застилают слезы. А потом машина резко останавливается, и Отто куда-то убегает, но скоро садится на прежнее место, бросив на соседнее сидение объемный пакет.

— Мы их нарисуем, Ася! Хотя бы на стене чердака. Ты обязательно их увидишь собственными глазами. Я очень хорошо рисовал в детстве, я это смогу.

Ничего не понимаю, о чем он, вообще, говорит? Зачем рисунки… У меня трагедия, я здесь застряла на века вечные и никто не спасет, а еще, похоже у меня поднимается температура, начинает знобить…

Мы вернулись в особняк, и пока я с трудом выбралась из машины, Грау занес мальчика в дом и прибежал за мной.

— Тебе плохо? Надо вызвать врача.

— Это ни к чему, быстрее избавлюсь от вас, может, умру здесь и очнусь у себя дома.

— Перестань говорить чепуху, ты не умрешь, у тебя просто сдали нервы.

"Какой же он красивый, когда сердится. Ненавижу белобрысого гада!"

В своей комнате я забралась под одеяло прямо в одежде, но все равно не могла согреться, меня трясло, зуб на зуб не попадал. А потом я будто бы уснула. Наверно, проспала долго, потому что когда открыла глаза, за окном уже стемнело. Где-то рядом переговаривались два мужских голоса. Взволнованный молодой принадлежал Отто:

— Ее надо отпустить, она здесь не сможет, она что-нибудь сделает с собой.

— Она останется! - отвечал Вальтер. - И довольно причитать, Вайс сказал, у нее просто