Человек подошел еще ближе, ступая осторожно. То, как он шел, напугало меня. Если он был со мной знаком, почему бы ему просто не подойти или не окликнуть меня по имени? Если это был случайный прохожий, который шел по своим делам, зачем он приближается так нерешительно?

Внезапно я вспомнил, как кто-то крался за нами по Крутой аллее прошлой ночью, а затем внезапно развернулся и бегом исчез в темноте.

— Гражданин, — сказал я, обретая голос, — я тебя знаю?

Порыв ветра смел и рассеял висевшую в воздухе пыль. Где-то высоко над землей одинокое облако перехватило последний луч догоравшего дневного света и бросило слабый отсвет на темную улицу, где я на мгновение успел разглядеть лицо незнакомца. Определенно, это не убийца, подумал я. С таким лицом, как у него…

Мое сердце, однако, продолжало грохотать.

Дверь загремела. Я услышал, как изнутри поднимают засов. Дверь открылась, и я быстро отступил назад, столкнувшись с чем-то, что оказалось Белбоном, улыбавшимся мне сонной улыбкой.

— Прости, что заставил ждать так долго, хозяин. Хозяйка позвала меня, чтобы я помог…

— Ладно, Белбон. Скажи, ты знаешь этого человека?

— Какого человека, хозяин?

Фигура исчезла так же быстро и бесследно, как пыль, развеянная порывом ветра. Я посмотрел вверх и вниз по улице.

— Кто это был, хозяин?

— Не знаю, Белбон. Может быть, никто.

— Никто?

— Какой-нибудь незнакомец, я хочу сказать. Человек, которому случилось пройти мимо. Ничего особенного.

Но хотя я и говорил так, позже, ночью не мог отделаться от всплывавшего в моей памяти лица этого молодого человека — темного, исхудавшего, с чахлой бородой и пронзительными глазами. Это было лицо, отмеченное признаками какой-то ужасной катастрофы, со взглядом, какой бывает у людей из захваченного врагом города, когда сам человек цепенеет от отчаяния и лишь глаза его полны безнадежной тоски, слишком тяжелой, чтобы ее можно было вынести. Воспоминание об этом лице заставило меня задрожать. Я не хотел бы встретить человека с таким лицом еще раз.

* * *

Я успел как раз к обеду. Вифания отреагировала на мои похвалы ее рагу из ягненка с чечевицей едва заметным кивком и добавила, что почти весь ужин был приготовлен руками Дианы.

Позже прибыл курьер от Клодии с обещанным серебром. Должно быть, она отсчитывала монеты сама. Над ними летал смутный запах ее духов.

Когда мы готовились ко сну, Вифания спросила, как продвигается мое расследование. Подозревая, что Диана сообщила ей все, что сумела подслушать из нашей беседы с Эконом, я дал ей самый поверхностный ответ, которым можно было отделаться, не говоря неправды.

— А что от тебя нужно было сегодня этой женщине? — спросила она, снимая пояс со своей столы.

— Она хотела услышать, что я могу уже ей сообщить, — я не стал упоминать ни о новом подозреваемом отравлении, ни о плане Клодии послать меня в Сенийские бани.

— Знаешь, эта женщина направила тебя по ложному следу.

— Ложному следу?

— Ну да, по следу Марка Целия.

— Но послушай, Вифания, ведь «всем известно», что Целий замешан в этом деле.

Вифания уронила столу на пол и перешагнула через нее, на минуту оставшись обнаженной.

— Хочешь поддразнить меня тем, что я поверю чему угодно, раз об этом ходят слухи? Почему? Потому, что я женщина? Это ты идешь на поводу у слухов. — Она достала сорочку и накинула на себя. Я попытался представить ее в одеянии, сотканном из прозрачного шелка с острова Кос. Вифания заметила мой взгляд и немного смягчилась. — У тебя нет никаких причин подозревать Целия, кроме слов этой женщины. Будет ужасно, если молодой человек окажется наказан за преступление, которого он не совершал.

— А если совершал?

Она покачала головой и принялась извлекать разнообразные булавки и заколки, удерживавшие ее прическу. Усевшись перед зеркалом за маленьким столом с ящиками для косметики и мазей, она стала расчесывать волосы. Она немного удивилась, но не стала протестовать, когда я забрал у нее щетку, чтобы расчесать самому. Она также не стала протестовать, когда я нагнулся и прижался губами к ее шее.

В ту ночь мы занимались любовью с жаром, который прогнал холод спальни. Я изо всех сил старался не думать о Клодии. Мне бы удалось это, если бы не ее запах. Он пропитал мою одежду и мою кожу. Он въелся в мои пальцы, касавшиеся серебра, и через них перешел на Вифанию. Запах был слабый, неуловимый, коварный. Только я забывал о нем, зарывшись лицом в путаницу волос Вифании, как он снова был тут как тут, закрадываясь в мои мысли и порождая видения, над которыми я был не властен.

* * *

На следующее утро зашел Экон с новостями о Зотике. Накануне, пока я путешествовал по городу в носилках Клодии, он совершил прогулку на улицу Косарей и обнаружил там нужного работорговца.

— Зотики больше нет в Риме, — сказал он. — Работорговец заявляет, что пытался продать ее в дом какого-нибудь богача, рассудив, что получит высшую цену в месте, подобном тому, откуда она ему досталась. Но, видимо, отметины на ее теле более заметны, чем говорил Копоний. Никто не пожелал взять эту девушку в служанки или горничные. Наконец он продал ее другому работорговцу, который специализируется на поставке рабов для удовольствия.

— Значит, она закончила в борделе?

— Возможно, но не в Риме. Второй торговец запинался, бормотал и протягивал руку за монетами, и наконец вспомнил, что отослал ее с партией рабов для какого-то заведения в Путеолах.

— Я возмещу тебе деньги, которые ты потратил на взятку, Экон. Кстати, как ты полагаешь, сколько понадобится денег, чтобы выкупить эту рабыню? — Я извлек на свет мешочек с серебром, присланным мне Клодией.

— Очевидно, меньше, чем здесь, — сказал Экон. — Откуда ты это взял?

Я объяснил ему.

— Клодия — проницательная женщина, — сказал он. — Я все больше и больше хочу познакомиться с ней. Вот только мой отец все время оказывается у меня на пути.

— Клодия запросто может съесть нас обоих на завтрак, высосать костный мозг, а из бабок сделать игральные кости, и все это — не моргнув глазом.

— Должно быть, незабываемое переживание.

— Советую тебе не забывать про Менению, а также про дело.

— Тогда я скажу еще раз: Клодия — проницательная женщина. Это замечательная идея — перекупить рабов под носом у Лукцея. Разумеется, тот, кто попытается сделать это, может расстаться с жизнью.

— Тебе незачем об этом беспокоиться.

— Я шучу, папа. Разумеется, я поеду в