подставив Слоун, и умирать, не исправив промаха, отказываюсь. Собрав остатки сил и воли, тянусь к кобуре на лодыжке. Ладони и пальцы все в крови, и мне не сразу удается взяться за пистолет. Я по многим статьям не лучший сотрудник полиции, зато стрелок чертовски меткий.

А стоит мне прицелиться в Эйсу, как он сам приставляет пистолет себе к виску.

Черта с два, так легко не отделается.

Я борюсь, не давая глазам закрыться. Целюсь и спускаю курок. Пуля пробивает Эйсе запястье, и его пистолет летит в другой конец комнаты.

Я отказываюсь закрывать глаза, когда раздается еще три выстрела – со стороны двери.

Я отказываюсь закрывать глаза, когда Райан вышибает дверь и врывается в спальню, ведя еще несколько человек.

Я отказываюсь закрывать глаза, когда Эйсу, стащив со Слоун, валят на пол и надевают на него наручники.

Я отказываюсь закрывать глаза, пока на меня не взглянет Слоун.

Она слетает с кровати, мчится ко мне, прижимает ладони к груди, пытается задержать во мне остатки жизни.

А мне не хватает сил сказать ей, что уже слишком поздно.

Я закрываю глаза окончательно.

Но это не страшно, ведь я вижу только ее.

Она – последнее, что я увижу.

Глава сорок третья

Слоун

Я уже переживала подобное, утрата близкого для меня не нова. Это ужасно: сердце обливается кровью, душа рвется в клочья.

Первый раз я пережила такое за месяц до тринадцатого дня рождения.

У меня были братья-двойняшки, Стивен и Дрю. С раннего детства заботилась о них только я. У обоих с рождения была куча проблем со здоровьем, на которые мать не обращала внимания, пропадая где-то ночами напролет. Временами ей случалось побыть доброй мамочкой. Она возила сыновей по врачам, за лекарствами, лишь бы штат поверил, будто она – достойный родитель, а сама потом спихивала малышей на меня, сбегала на тусовки или еще куда-нибудь и возвращалась под утро.

В ночь, когда умер Дрю, за братьями снова присматривала я. Подробностей не помню и стараюсь не вспоминать, скажу только, что слышала, как он упал у себя в спальне. У Дрю часто случались приступы, и я была уверена, что у него просто очередной припадок. Побежала проверить, как он.

Дрю бился в конвульсиях на полу. Я опустилась рядом на колени и подхватила его на руки, стала держать; с каждым годом это давалось мне все сложнее: в десять лет оба брата уже были крупнее меня. Но я все равно старалась придерживать Дрю голову, пока не закончится приступ.

И лишь когда судороги прекратились, я заметила кровь и перепугалась. Кровь была у меня на руках, на одежде. Она заливала все, вытекая из раны на виске Дрю.

Оказалось, что, падая на пол, он ударился головой о дверную петлю. Телефона у нас в доме не было, пришлось оставить Дрю одного и бежать к соседям, вызвать спасателей.

Когда я вернулась, брат не дышал. Выбегая из комнаты, я и не представляла себе, что погибнуть он мог еще от удара головой, зато теперь сознаю: мертв он был уже до того, как я набрала номер 9-1-1.

До той ночи я еще питала какие-то надежды: ждала, что в юности или зрелые голы закончится мое наказание в виде неблагополучного детства. Думала, что в жизни всем отмерено одинаково добра и зла, просто в разных пропорциях и на разных этапах, и что предначертанное мне зло спрессовалось в детстве и в нем и останется.

Тогда я пересмотрела свои взгляды.

Дрю мог упасть в любом другом месте, но упал именно головой на дверную петлю. Каких-то шесть сантиметров в любую сторону, и Дрю не ранился бы, – так сказал врач.

Шесть сантиметров. Именно столько отделяло Дрю от жизни.

Рана в висок убила его почти моментально.

Эти шесть сантиметров мне потом полгода не давали покоя. Еще долго после того как мать перестала даже делать вид, будто горюет.

Шесть сантиметров не давали мне покоя, потому что я знала: упади Дрю немного правее или левее, и его могли спасти.

Однако Дрю постигла трагическая случайность.

Несчастный случай, из-за которого я перестала верить в чудеса. К тринадцати годам одно упоминание хоть какого-то «чуда» меня зверски бесило.

Вот почему я почти не сижу в соцсетях. От обилия «чудес» в новостной ленте глаза на лоб лезут. Куча народа «исцелилось» от рака благодаря молитвам друзей из Facebook[14]: «Она доброкачественная! Аллилуйя! Бог милостив ко мне!»

Как же часто хотелось прямо через экран ноутбука дотянуться до этих «счастливчиков», встряхнуть их и сказать: «Эй, а знаешь что? Ты не особенный!»

От рака умирает уйма людей. Ну, и где ваше чудо? Что, друзья плохо молились? Почему химиотерапия не помогла? Или несчастные мало постили в пабликах просьб помолиться за них? Почему с ними не произошло чуда? Бог заботился об их жизнях меньше, чем о жизнях тех, кого спас?

Нет.

Просто иногда от рака вылечиваются, а иногда нет. Иногда люди ударяются головой и погибают, но чаще им удается выжить. И всякий раз, как вы слышите историю о том, как кому-то повезло… этому человеку просто повезло.

Люди даже не задумываются над тем, сколько должно произойти несчастий, чтобы одно спасение посчитали «чудом».

Может быть, смерть Дрю ожесточила меня, заставила ненавидеть саму идею вмешательства свыше, но человек либо жив, либо мертв. Путь от колыбели до могилы не зависит ни от молитв, ни от случая или провидения. Просто бывает, что он не предусмотрен Планом, и от последнего вздоха до смерти дистанция всего шесть сантиметров.

Именно поэтому, когда в приемный покой вышел врач и сообщил о состоянии Люка, я не устояла и села. Врач сказал:

– Если бы пуля вошла на шесть сантиметров правее или левее, он умер бы моментально. Теперь нам остается молиться о чуде.

Ответить, что я ни в какие чудеса не верю, я уже не смогла.

* * *

– Иди, что ли, кофе попей, – говорит Райан. – Разомнешься.

Люк потерял много крови, пришлось делать переливание. Операция закончилась восемь с лишним часов назад, с тех пор я от него не отходила.

Качаю головой.

– Никуда не уйду, пока он не придет в себя.

Райан вздыхает, понял, что меня не переубедить.

– Тогда я сам тебе принесу.

Я провожаю его взглядом. Он торчит в больнице не меньше меня, хотя дел у него, должно быть, невпроворот: дать показания о том, что было вчера, самому взять показания, расследовать убийство и