Шрифт:
Закладка:
В общем, история вполне в его духе: а был ли мальчик? Может, мальчика-то и не было? Но массовое сознание так устроено, что мальчик нужен и вычеркнуть его из горьковской биографии уже нельзя.
А ведь в Соловках было на что посмотреть в смысле формирования нового человека. Там были прекрасные новые люди, умудрявшиеся не только выживать, не стуча и не сгибаясь, но и свои поэты, и свои мыслители… Скажем, Юрий Казарновский, чьи пародии публиковал даже выходивший на Соловках журнал заключенных — «Новые Соловки», вполне официозный. Объяснить публикацию этих стихов в 1930 году невозможно — поистине, такая свобода могла быть представима только в лагере особого назначения; но там, вероятно, эти пародии воспринимались как насмешка над собой, как свидетельство перековки. А стихи отличные — вот, например, как описал бы Соловки Александр Блок:
По вечерам над соловчанами
Весенний воздух мглист и сыр.
И правит окриками пьяными
Суровый ротный командир.
А там за далью принудительной
Над пылью повседневных скук
СЛОН серебрится упоительный
И раздается чей-то «стук».
А дальше, за постами самыми, —
Касаясь трепетной руки,
Среди канав гуляют с дамами
Рискующие остряки.
И каждый вечер омрачающим
Туманом полон небосклон,
И я опять неубывающим
Остатком срока оглушен.
А рядом, у дневальных столиков,
Проверок записи торчат,
И ротные, противней кроликов,
«Сдавайте сведенья» кричат.
И каждый вечер
В час назначенный,
Иль это только снится мне,
Девичий стан,
Бушлатом схваченный,
В казенном движется окне.
И медленно пройдя меж ротами,
Без надзирателя — одна,
Томима общими работами,
Она садится у бревна.
Вот где сверхлюди — такое писать на общих работах. Но Горькому этого журнала не показывали, да и опубликовано это год спустя после его визита на Соловки. 21 июня он оттуда отбыл в Мурманск.
7
С легендой об антисталинизме Горького придется проститься, как бы ни было грустно, — но ведь, с другой стороны, признавая этот антисталинизм, мы навешали бы на Горького гроздь не свойственных ему грехов вроде лицемерия, непоследовательности и элементарной нечестности. Горькому, может быть, и не были свойственны черты типичного пролетария, каким он его изображал, — решительность, безукоризненное классовое сознание, беспощадность к классовому же врагу, — но одной чертой своих героев, а именно прямотой, он обладал в полной мере. Хитрить ему никогда не нравилось и редко приходилось, он испытывал даже некое удовольствие от того, что говорил людям резкости. Ленинское влияние и фактическое всевластие в партии его не останавливали ни в 1912-м, ни в 1918 годах. Если бы что-то настораживало его в тридцатые, он сказал бы об этом — у нас нет ни одного факта, который доказывал бы горьковское двуличие. Больше того, в такие минуты инстинкт самосохранения изменял ему начисто: в январе 1905 года он нагрубил самому Витте, в 1920 году не побоялся вступить в конфронтацию с Зиновьевым — единственным партийцем, с которым Ленин был на «ты»; если к кому и приложимы пастернаковские слова: «Я не рожден, чтобы три раза смотреть по-разному в глаза» — так это к Горькому. В чем тут дело — в свойствах личности или в упомянутом Ходасевичем нежелании «портить биографию», — сказать трудно, да это и слилось в горьковской практике: что он делал ради биографии, а что по зову сердца — не поймешь. Однако все его декларации тридцатых годов, все статьи о несдающемся враге, все славословия Сталину стопроцентно искренни — поскольку вся его позиция отличается цельностью, а мировоззрение не меняется за последние сорок лет жизни. Разве что большевики после кратковременного охлаждения стали вновь казаться ему силой созидательной и позитивной — но здесь он двигался в русле так называемого сменовеховства, политического движения, первым увидевшего в коммунистах будущих строителей красной империи.
В том-то и дело, что никто не гнал Горького в Россию. Никто не пугал его репрессиями. Версия о том, что Буревестник запуган, что пролетарский классик связан по рукам и ногам, — широко ходила не только в перестроечные, айв оттепельные годы, когда сложили анекдот:
— Алексей Максимович! — (Это произносится с грузинским акцентом.) — Когда-то вы уже написали очень своевременную книгу — роман «Мат». Не кажется ли вам, что сейчас самое время написать не менее своевременный роман «Атэц»?
— Я пОпытаюсь, Иосиф Виссарионович, пОпытаюсь…
— А ви попытайтесь, попытайтесь. Попитка ведь не питка, не так ли, товарищ Берия?!
Но никто не уговаривал, не склонял и тем более не пытал. В разгар перестройки на телеэкраны вышел чудовищный биографический сериал «Под знаком Скорпиона», в котором Сталин напрямую угрожал Горькому, хамил ему, шантажировал писателя и вообще вел себя как средней руки рэкетир на стрелке в московском ларьке. Обида в том, что Сталина сыграл замечательный Игорь Кваша, а Горький стал последней ролью превосходного псковского актера Валерия Порошина. «Я тебе даю жрать из корыта ЦК!» — кричал Сталин. «Выблядок! Уголовник!» — восклицал в ответ Горький — по меткому выражению критика Виктора Матизена, вспоминая «босяцкое прошлое». Ну да, в перестройку снималась и не такая ерунда. Не в картине дело, а в том, что соблазн представить Горького противником Сталина был в самом деле очень силен: не мирится русское сознание с тем, что большой — действительно большой, всемирно знаменитый — писатель живет в эпоху террора и горячо его одобряет. А ведь Горький в эту эпоху жил — нельзя же всерьез утверждать, что сталинский террор начался в 1937 году! У Нины Берберовой — женщины исключительно трезвой — встречается даже версия о том, что Сталин специально ждал смерти Горького, чтобы развернуть массовые репрессии; но тогда непонятно, почему он ждал еще год? Ведь так называемый «Большой террор» начался с ареста и уничтожения Тухачевского и других высших военных руководителей — в мае 1937 года. Утверждение, что Горький непременно вступился бы за хорошо ему известных партийцев — таких как Бухарин или Рыков, тоже, к
