Бургомистр еще демонстрировал всем карету, а Волков немного отошел от него, чтобы встать рядом с госпожою Ланге, которая, как и все другие, была восхищена каретой.

– Как ваши бока, все еще болят? – спросил он негромко.

– Да не болят уже, приходите сегодня, – отвечала красавица и добавляла высокомерно и даже зло: – Коли вам жена, конечно, дозволит.

– Вам нравится карета? – не замечая ее высокомерия, продолжал кавалер.

– Кому же она может не нравиться? – удивилась Бригитт.

– Значит, она ваша.

Она уставилась на него с большим удивлением во взгляде.

– Она ваша, – повторил он таким тоном, как будто дарил ей пустую безделицу вроде медного колечка. – Надеюсь, впредь ваши бока болеть не будут?

Красавица стояла, разинув рот, и не произносила ни слова от изумления. Волков побоялся, что она кинется ему на шею от радости, и поспешил отойти, но сказал перед этим:

– Только сначала пусть художник какой-нибудь изобразит на дверце кареты мой герб.

Госпожа Ланге кивала, соглашаясь, в ее глазах блеснули слезы, но она так и не нашла слов, которые стали бы уместны при таком случае.

А после был бал. Волков попросил Карла Брюнхвальда и других офицеров перевезти его подарки в дом епископа. А пока все дары собирали, на верхних лавках, на которых сидят зрители во время заседания городского совета, стали размещаться музыканты. Столы с едою и вином сдвигались к стенам, чтобы освободить середину ратуши для танцев.

Заиграла музыка, молодежь сразу пошла танцевать, а отцы семейств с бокалами вина стали подходить к центральному столу, чтобы перекинуться парой слов с Волковым, бургомистром или епископом. И как-то так вышло, что вокруг кавалера собралось городское рыцарство и мужи сословия воинского, которые интересовались тем, как Волков воевал с горцами. Они много спрашивали, умно и по делу, как и что он делал для победы, и среди них он увидал землемера Куртца, и еще почтмейстера города Малена, и некоторых других имперских чиновников – тех людей, что происходили из бывших ландскнехтов. И он был им рад, как старым друзьям, и стоял с ними и пил вино, и все им рассказывал. И от вина и от хороших людей вокруг у него становилось на душе хорошо. Еще и оттого, что старые солдаты к нему относятся с большим уважением. Как тут не радоваться, как не возгордиться собой. Это ж вам не богатые бюргеры, не менялы и не банкиры, не юристы и не политики, не знать земельная. То были люди добрые, железом крещеные, кровью причащенные. Такие же, как и он.

К нему приходили гонцы от знатных фамилий, спрашивали: не составит ли он пары в следующем танце для такой-то девицы? Но Волков от людей воинских уходить не хотел, ссылался на ногу больную и на то, что в солдатских лагерях танцам не обучился. Он и про жену беременную позабыл, и про красавицу Бригитт, и на епископа с бургомистром внимания не обращал, только бы с приятными людьми побыть.

Только когда уже стемнело и бал закончился, гости приходили к нему прощаться, а он был весьма пьян. И тогда пришли за кавалером фон Клаузевиц, Максимилиан и Рене и кое-как уговорили его ехать спать. А за ним пошли его такие же пьяные дружки, и они дружно горланили на весь город сальные солдатские песни, пока, наконец, не добрались до дома епископа, где еще долгое время прощались и обнимались. А к Бригитт Волков в эту ночь так и не попал, потому что бестолковый фон Клаузевиц отвел его в комнату его супруги, госпожи фон Эшбахт.

* * *

Утром кавалер чувствовал себя не очень хорошо, долго лежал не вставая, нога гудела от вчерашнего. Лежал, хотя дел было много.

Рене и Роха повели солдат в Эшбахт, Брюнхвальд нанимал телеги, так как подарков оказалось столько, что унести их не было никакой возможности. Одних бочек с пивом, медом, оливковым и топленым маслом и с вином насчитывалось девять. И всякой мелочи еще на три подводы. А тут пришел человек от бургомистра, чтобы произвести расчет за карету и коней. Также он принес письмо, в котором говорилось, что бургомистр в течение недели подготовит для Волкова контракт на должность первого капитана и брачный договор для его племянницы. После ухода посыльного ему пришлось говорить с матерью Амелией. То была пожилая уже монахиня, типичная монахиня с постным лицом и четками в узловатых пальцах, строгая и нудная. Сразу начала она с того, что муж должен… Должен то, должен это… В общем, должен беречь и любить свою беременную жену и быть с ней ласковым. Да-да. Волков на все это соглашался. Действительно, эта беременность была для него очень важна. И он приготовился мириться с дурным духом жены, с ее глупыми слезами, с тазом, что стоит у кровати с ее стороны, и со всем остальным. В общем, несмотря на недомогание и на то, что он еще не завтракал и даже не мылся, ему пришлось заниматься делами.

Разными делами. Никто не знал, куда поутру уехала Бригитт в новой карете. И главное, с кем, ведь кучера у нее не было. Кавалер послал Максимилиана ее разыскать.

Пообедав с епископом, он тепло с ним прощался. Святой отец говорил с Волковым так, как говорят с сыном. И под конец, когда уже прощались, напомнил ему:

– Езжай к себе, сын мой, молись Богу и готовься к новой войне. Готовься и ни о чем не волнуйся. И главное, помни, чтобы бес разочарования не рвал тебе душу, не позволяй бесу обольщения в ней селиться.

– Я буду помнить о том, святой отец, – обещал Волков, целуя руку старика.

Также ему руку целовала и Элеонора Августа, бледная и серьезная. Повезло еще и храбрецу Бертье: он находился как раз рядом и тоже был благословлен епископом.

Элеонора Августа и новая ее компаньонка мать Амелия поехали в карете вперед, при них господа Гренер, братья Фейлинги, фон Клаузевиц и прочие люди. Сам же кавалер у южных ворот остановился дождаться Брюнхвальда с телегами, в которых были все его подарки, что не могли уместиться в кошелек. А заодно он пытался понять, куда делись госпожа Ланге с каретой и Максимилиан, который поехал ее искать. А пока он, и Увалень, и Бертье пошли в трактир, что был недалеко от ворот. Не успели они выпить и по кружке пива, как солдат из людей Бертье вбежал и сообщил, что к воротам приехала как раз та карета с гербом, что кавалер искал.

Карета с гербом? Волков поспешил встать и