– Отправь провинившихся вперёд, – велел он Ригномеру. – Пусть разведают, как там что за Воротами и насколько проходима дорога!

А сам невольно возвёл глаза к угадывавшейся вдали громаде двуглавого Харан Киира, безмолвно вопрошая: “О Братья, прославленные в трёх мирах… За что?..”

У вершины священной горы колыхалась кисея снега, сдутого ветром. Она развевалась, как победное знамя. Возле Престола Небес царил вечный мороз, невыносимый для смертных.

В это время над горизонтом показалось солнце. От двоих сегванов, стоявших в устье Ворот, светило закрывали толстые облака, но великий Харан Киир озарился – и радуга, вспыхнувшая в прозрачном снежном плаще, озарила отражённым светом всю его младшую родню, замершую кругом, и даже относительно низменные предгорья. Лучи, отброшенные вечными ледниками, достигли Алайдора и Зимних Ворот, и вновь возникшие тени на какой-то миг столь замысловато переплелись с прежними, залёгшими ещё с ночи, что перед глазами Хономера мимолётно возникло видение из недавнего сна. Маленькая, но облечённая безмерной властью женщина стояла в Воротах, не касаясь, впрочем, земли и воды, и укоризненно-грозно звала его по имени:

“Хономер… Хономер… Ты провинился, Хономер…”

* * *

Нисхождение в Понор не получилось ни праздничным, ни разудалым. То есть запас полупохабных и вовсе непотребных песенок у Шамаргана оказался воистину неисчерпаемый – нашлись даже такие, которых ни Волкодав, ни Винитар доселе не слышали, – но вот дыхания, чтобы горланить их в посрамление охотникам, очень скоро перестало хватать. Над ущельем, по которому двигались трое беглецов, навис край ледника, длинным языком протянувшегося со стороны гор. Когда впереди замаячил иссечённый трещинами молочно-голубой горб, стало ясно, что ледник уже накрыл Понор и неотвратимо двигался дальше, падая в ущелья и заполняя их битыми глыбами, постепенно смерзавшимися воедино уже на новом ложе. Винитар позже говорил – на какой-то миг он даже испугался, решив, что Понора им не удастся достичь. С одной стороны, вроде смешно: человек между двух смертей забоялся, что в одной из них ему будет отказано, причём в той, которую он успел вроде присмотреть. А с другой стороны, кому ж хочется, чтобы после смерти его ещё и сожрали?..

Впрочем, Боги родного острова решили всё-таки оградить Винитара от последнего непотребства. Ещё полверсты мучительного пути вдоль медленно изгибавшихся стен – и стало видно чело ледника, перегородившее ущелье. Леднику не лежалось спокойно. Что-то грело его – то ли солнце, оказавшееся способным по-летнему расщедриться даже в здешних местах, то ли пробившееся из неведомых глубин земное тепло. В разукрашенном бурыми земляными полосами челе зияла полуторасаженная арка, открывавшая проход в глубину. Оттуда вытекала не особенно полноводная, но шустрая и чистая речка. Прозрачная вода с шумом вырывалась в мутную гвазду ущелья и добрых пятнадцать шагов была отчётливо в ней видна.

Люди, живущие по соседству с такими местами, строго наказывают детям никогда не соваться под ненадёжные своды, объясняя, что ледяной великан всегда готов захлопнуть жадную пасть, и в особенности если в ней окажется нечто живое. Дети, как водится, слушают, но слушаться и не думают. У тех, кому повезёт, потом подрастает своя ребятня, и всё повторяется. Волкодав шёл вперёд и вспоминал то Самоцветные горы, то путешествие с Эврихом и как они обнаружили во льдах замёрзшего человека. Пройдут сотни лет – и нас нынешних, чего доброго, точно так же найдут. Вот бы ещё и последней честью не обошли, как мы младшего Близнеца…

Один за другим беглецы нырнули под арку, удивительно правильно обточенную водой.

– Ветер, – почти сразу сказал Волкодав. – Хорошо.

– Что ж хорошего? – стуча зубами, осведомился Шамарган.

Венн указал рукой вперёд:

– Дует… оттуда. Значит, там не тупик. Проход тянулся вперёд, сколько можно было разглядеть в еле сочившемся свете, и вроде бы действительно не торопился смыкаться. Зато очень скоро стало казаться, что зябкие розовые сумерки, оставленные снаружи, были жарким солнечным днём. Гладкие полупрозрачные стены дышали морозом – тем особым морозом, чья мощь копится веками и, во всяком случае по сравнению с мимолётностью человеческой жизни, заслуживает названия вечной. Уменьшилось, истаяло за спиной полукружье выхода, и сомкнулась над головами синеватая тьма, лишь изредка нарушаемая бледными отсветами из трещин, рассекавших ледник где-то далеко наверху. В этих отсветах было видно, что дыхание порождало густой пар.

Холод, журчание падающей воды и переливы мглисто-синего света пробудили новые тени в памяти Волкодава. На такую же ледяную пещеру им довелось набрести в Бездонном Колодце. Они увидели прозрачные горбы, образованные водой, которая, прежде чем застыть, била откуда-то снизу. И в толще одного из горбов, окружённая вихрем кровяных капель, висела человеческая голова, срезанная с плеч лезвиями подземных мечей…

И даже ветер гудел и постанывал в ледяных закоулках почти в точности как тогда. Только налобных светильничков теперь ни у одного из троих не было…

Вспомнив Колодец, Волкодав вдруг явственно ощутил, что вот сейчас догадается о чём-то очень важном. Вот сейчас явится и даст себя рассмотреть некая мысль, выросшая, словно самоцветный кристалл, в укромном занорыше<Занорыш – полость в породе, заполненная друзами (“щётками”) кристаллов.> разума…

Но в тот раз догадка так и не осенила его. Камень под ногами сменился слоем льда, и, как оказалось, залитый водой лёд изобиловал поперечными трещинами, причём весьма глубокими и опасными, да ещё и невидимыми в потёмках. Волкодава оберегло чутьё опытного подземельщика, помноженное на способность видеть в темноте. Шамаргану повезло меньше. Наверное, у него не было пращура-зверя, способного наделить потомка каким-нибудь спасительным качеством. А может, и был, но беспутный правнук оказался недостоин наследства. Шамарган провалился в трещину и канул без звука, не успев ни вскрикнуть, ни руками всплеснуть. Чего доброго, он так и не вынырнул бы, ибо о коварстве трещин не зря слагают легенды, но шедший чуть впереди Винитар как раз обернулся взглянуть, не видно ли погони, – и, заметив внезапное исчезновение Шамаргана, плашмя бросился в воду, чтобы ухватить-таки лицедея за лохмы на макушке.

И выволочь его, порядком нахлебавшегося, надсадно кашляющего, на поверхность.

Вот только самому ему пришлось довольно дорого за то поплатиться.

Погоня оказалась куда ближе, чем они ожидали. Камень, брошенный из пращи скорее всего наугад, с треском выбил из стены пригоршню ледяных обломков, сам же отскочил от неё – и ударил молодого кунса в спину чуть повыше лопаток. Винитар не выпустил Шамаргана, но сам рухнул лицом вперёд, молча. Волкодав сгрёб сразу обоих и торопливо