То был прилив.

Меж гостями бегали дети; они неприметно выросли на этом празднике, длившемся целую жизнь и ещё какое-то время по инерции.

Но гости – разъехались, оставив томящее сердце чувство; я его не бередил, и коробку с воспоминаниями – не раскрывал: было и было.

Некоторое время можно были различить детские следы, ведущие от дома. Потом следы их забило дождём – и это, конечно же, было очередным признаком жизни, её отливов, тем более что дети однажды вернутся, особенно если их не слишком настойчиво ждать.

Я бродил по пустому дому, как привидение, а если и боялся кого-то встретить – то лишь себя.

Но ничего не пустует там, где положено продлиться жизни.

Новая компания наша собиралась постепенно.

Её, словно бы помимо моей воли, пересобирала судьба, примеряя по особым признакам, о которых я не сразу догадался.

А когда догадался – мне стало не больно, а тепло.

* * *

Жена моя, всю жизнь мечтавшая о собственном саде, нубийских козах и белых лошадях, год за годом искала большой участок, который мы смогли бы купить.

Старый наш дом стоял на совсем скромном пятачке, где и лишнего куста не высадить, а конюшню пришлось бы делать на чердаке.

Зато мы жили у самой чистой реки, в самой глухой глуши, вдали от торговых путей: ни варяг мимо не проедет, ни грек.

Несколько раз подходящий жене участок находился – но, увы, за горизонтом от старого дома. Я исхитрялся, чтоб найти причину и не согласиться на покупку.

Наконец, ищущие – обрели.

…На всю огромную лесную округу мы имели одну соседнюю деревню. Она была почти так же заброшена, как наша, но там имелся однокомнатный сельмаг, где на единственном прилавке лежали трусы, мыло, шоколад и ледяные куры.

В той деревне один обеспеченный, но затосковавший по дикости человек приобрёл однажды огромный участок.

Собрав лучших мастеров и доставив за неслыханные миллионы карельскую сосну, он выстроил небывалой красоты баню, барский, в три этажа, с огромным камином, дом, и каменный гараж, куда и паровоз можно было загнать.

Заехать он собирался в первый понедельник июля, а с пятницы на субботу ночевали там его работники. Завершив труды свои, они позвонили хозяину, попросив пригнать грузовую машину, чтобы вывезти оставшийся мусор.

Хозяин заниматься с грузовой машиной поленился, и велел мусор сжечь в своём огромном камине. Работники послушались и начали жечь. Жгли час, два, три, четыре – камин был такой, что там возможно было приготовить допотопного зверя. Работники честно глядели в огонь, однако каминная труба накалилась – и в полночь разом, яростно вспыхнул чердак.

Пожарные машины, сколько ни проси, прежде к нам, в глушь, не ездили – смысла никакого: тут одной дороги по буеракам часа на три.

Но хозяин был человек весомый, и принудил пожарную службу исполнить работу.

Явились они, однако, – на пепелище: барского дома с только что расставленной мебелью от лучших мастеров к утру не стало. Вокруг толпились, слегка подкоптившись, уцелевшие баня, сарай и гараж.

Спустя час прибыл хозяин. Постоял минуту, пожевал травку. Стукнул несильно кулаком о ворота и отбыл.

Через час участок был выставлен на продажу. Продал он его дешевле стоимости доставки сюда карельской сосны.

…Жена решила на месте сгоревшего дома новый не строить, а заселиться в баню. Тем более что баня та была многокомнатной и в два этажа: размером со старый наш дом.

Вскоре к нам приехали сразу две лошади: одна, как заказывали, белая и норовистая, а другая – пони, вредная, но красивая.

Вослед за ними явились необычайной красоты грациозные белые козы. Их молоко пахло травой и цветами заповедных полян.

Огромные гаражи переделали в тёплые конюшни. Козам построили уютные козлятники. Участок ожил.

Баню, обращённую в жилой дом, жена покрасила в девственно белый цвет, а возле поставила белые собачьи вольеры.

Из старого, где оставался я, дома жена забрала трёх собак, рыжего кота породы мейнкун по имени Мур, его белую, как пена, подругу Лялю, а также их своенравную бело-рыжую дочь Кысун.

Новое жилище получило доброе имя «Дом белой мэм».

* * *

Белый дом по отношению к старому располагался вниз по течению.

Доплыть на лодке туда можно было за четверть часа.

Летом за час я доходил туда по воде.

Осенью путь для человека становился затруднителен: буреломы и многочисленные ручьистые овраги пересекали дорогу по берегу.

Зато имелась долгая лесная тропка.

В лесу, меж наших деревень, часто встречались лисьи следы. Время от времени проходил медведь – его не раз видели деревенские соседи. При виде человека медведь неспешно удалялся. Волки тоже бывали, но набегами, раз в семь лет сжирая всех деревенских собак, не успевших попрятаться.

Собак и в той деревне, и в нашей имелось множество: по дюжине голов всегда рыскало без привязи. Псы нещадно дрались между собой, гоняли всё живое, но людей не трогали: здесь у многих имелось оружие – и дурную собаку стреляли сразу.

Огромный рыжий Мур никогда прежде не был в доме белой мэм, и оказался там негаданно – в день торжественного новоселья.

Ему определили роскошный и тёплый, возле самой батареи, угол с белым пуфиком и самую большую миску, полную мясным кормом, которым в прежнем доме его, признаться, не кормили.

…Первую одинокую ночь я спал на удивление спокойно.

Во сне меня приятно томило ощущение переезда – при том что я-то как раз никуда не переезжал.

Встав, посмотрел в окно; был ноябрь, привычно холодный в наших местах. Выпал первый, сразу же густой снег, и река катила тёмную тревожную воду.

Первым, кого я увидел, открыв уличную дверь, был Мур.

Он ждал на пороге с философским, свойственным только сильным котам видом, и, даже не посмотрев на меня, спокойно вошёл в дом.

На улице ещё стояла полутемь, и я, не поверив глазам своим, пересёк двор и выглянул на улицу: быть может, в ночи приезжала жена, и высадила кота? Хотя это предположение было, конечно же, нелепо: она б завела его в дом.

Уличная дорога лежала нетронутой и белой.

Я вернулся во двор, проследил следы Мура до забора и подтянулся на нём, чтобы понять, откуда он пришёл.

Следы вели из леса.

– Мур, – громко позвал я его, войдя в дом и не скрывая восхищения. – Как же так?

Мур с безупречным спокойствием ждал, когда я накормлю его с дороги. В своём поступке кот не усматривал ничего удивительного.

– Из тех мест