ровным голосом. – Можешь мне поверить, я упустил свой шанс. И я не жду, что ты простишь меня. Я должен это заслужить. Но ты знай – если ты мне позволишь, я это сделаю. Когда бы ты ни была готова.

Мэри начала было отвечать, но ее прервал пронзительный свист, знаменующий начало игры в футбол в другом конце парка.

– Я же говорю, что я тебя простила, – повторила Мэри. Она пока не могла осознать, что испытывает по поводу откровений Теда, особенно его романтических порывов. Но она знала, что говорит совершенно искренне, от всей души. – Думаю, мы оба можем забыть об этом и жить дальше.

Если бы только забыть обо всем остальном было так же просто.

– 29 –

2009

Джим вернулся домой только в семь вечера.

– Мэри?

Она лежала со своей стороны дивана, положив руки под голову. Если она и сумела уснуть, то не заметила большой разницы – так близко кошмары из снов подобрались к ее новой реальности. Она раскрыла глаза – первое, на что упал ее взгляд, были два сэндвича, размокшие в пластиковой обертке. Пикник. Джим. Его непонятное отсутствие на работе. Он не был в клинике целую неделю.

– Что случилось? – спросил он.

Она медленно поднялась и села. Комната кружилась вокруг нее, и она чувствовала, как шея гнется под тяжестью головы.

– Ты заболела?

Джим подошел и положил ладонь на ее лоб. Мэри подумала, могла ли вся та умственная энергия, которую она извела, мучая себя вопросом, куда он пропал, вызвать подъем температуры. Казалось странным, если это окажется не так. Она глубоко вдохнула и услышала запах виски, который, как она знала, и должен был присутствовать. Как она могла не замечать его раньше?

– А ты? – спросила она. И вытолкнула ногой из-под стула пакет, который забрала в клинике.

– Что это?

– А это ты мне скажи. Мне его отдала секретарша в вашей клинике. Я зашла туда, чтобы принести тебе ланч.

– И что они сказали? – спросил он, когда тишина уже настолько пронзила Мэри, что она едва сдерживалась от крика.

– Что тебя не было в клинике всю неделю.

Джим потянулся рукой к щеке Мэри, но она резко отшатнулась. В его голосе звучала боль, но она знала, что не должна поддаваться на это. Он врал, что ходит на работу. Врал. И даже прикосновение человека, который владеет ее сердцем, этого не изменит.

– Ну да, – сказал он.

– Почему?

– Что почему?

– Почему ты мне не сказал? Какого черта вообще тебя не было на работе? Какого черта ты мне врал, почему допустил, чтобы я как дура пришла туда вот так? – Мэри слышала, как ее голос, поднявшись на целую октаву, резким звоном отозвался в ее собственных ушах. Она встала и отошла к окну, чтобы немного успокоиться. Она стояла спиной к Джиму, но видела в отражении окна, что он опустил голову, как побежденный, ожидающий своего палача. Ей было ненавистно, что он делает ее этим палачом. – А? – нетерпеливо спросила она. Если уж он собирался ее уничтожить, так пусть ему хватит человеческого достоинства сделать это быстро.

– Я нездоров.

– Как? Где? Что у тебя болит? – повернулась она к нему.

– Не знаю, – слова вырывались из Джима, как осечки при выстреле из ружья.

На какую-то секунду Мэри перенеслась во времени назад, в тот момент, когда Джим впервые рассказал ей про Сэма. Это было максимально откровенно, когда он открылся ей о состоянии своего психического здоровья. С тех пор, подумала Мэри, Джим никогда ничего не говорил про свое настроение, свои мысли – за все время, что они были вместе, потому что она открыла для него новую эру – более радостную и обнадеживающую. Ну как она могла быть такой наивной?

Она уже выучила, что путь к доверию Джима должен быть выстлан мягчайшей тканью. И все еще верила в это. Но как? Она чувствовала себя разъяренной, преданной, разочарованной. Ей тоже было больно. Она раскрыла рот, но не находила подходящих слов.

– Мэри, я не знаю, – продолжил Джим, поняв, что у нее нет для него нужных слов. – В последнее время я ощущал себя… потерянным. Я думал, я смогу преодолеть это. Но не смог. Я не могу избавиться от чувства, что меня вообще не должно быть на земле.

Джим решил, что этой ночью ему будет лучше спать на диване. Это был первый раз, когда они спали врозь, находясь под одной крышей. Они не прибегали к этому даже тогда, когда Мэри прошлой зимой свалилась с гриппом, и так чихала и кашляла всю ночь, что сама просила Джима уйти спать в гостиную. Или когда еще годом раньше у него был ротавирус. Тогда Мэри считала, что они всегда во всем вместе. Теперь же она не была так уверена в этом.

Заснуть, зная, что Джим всего в нескольких метрах от нее, было невозможно. Но в эмоциональном смысле он никогда не был так далек. Она не могла понять, как же она не заметила, что ему так больно и плохо. Какие знаки она пропустила? А еще хуже, у нее не укладывалось в голове, как, почему Джим предпочел ничего не говорить ей. Она не осуждала его – ну, или ей так казалось. Она всегда хотела, чтобы Джим мог жить такой же наполненной жизнью, как та, что он открыл для нее. Потерян. Это слово крутилось у нее в голове, как теннисный мячик в стиральной машинке. Как это может быть? Она же была его якорем…

Должно быть, Мэри все же задремала под утро, потому что не слышала, как Джим поднялся. Какое-то время она лежала не шевелясь. Иначе Джим, несомненно, зайдет к ней. Начнутся новые извинения, обещания больше никогда не врать. Пролежав так десять или пятнадцать минут, Мэри услышала скрип ножки стула по половице внизу. Она насторожила уши в ожидании шагов по небольшому пролету, ведущему к их спальне. Ничего. Она взяла стакан с водой и снова опустила его на тумбочку с силой, достаточной, чтобы он уж точно услышал этот звук.

Опять ничего.

Джим сидел в кухне, на самом дальнем от входа стуле, в одной руке кружка, другая пролистывает что-то в компьютере.

Минуту-другую Мэри просто смотрела на него, стоя в дверях. Он мог вести себя как хотел, он ведь не был посторонним в их кухне. Над его правым ухом под сорокапятиградусным углом торчал привычный вихор. Сколько раз она целовала его туда.

– Доброе утро, – поздоровался