— Многие потерпели неудачу из-за того, что забывали разницу между «должен» и «может», — ответил Эрешгун. — Ты будешь искать, исходя из того, что такая вещь существует, но ведь ее может и совсем не быть. Ты не знаешь наперед.

— Ты как всегда прав, отец, — сказал Шарур. — Но прав и я. Ведь если я не буду искать эту вещь, чем бы она не оказалась, я уж точно не найду ее. Поэтому я буду искать, как бы там ни было.

Эрешгун тяжело вздохнул.

— Раз уж ты не хочешь слушать бога, послушай отца. Сын мой, говорю тебе, ты принял не мудрое решение. Я говорю, что думаю. Я не верю в успех твоих поисков. Человека, свернувшего с дороги в погоне за миражом, никто уже больше не увидит.

— Знаешь, отец, человек, который проходит мимо оазиса, принимая его за мираж, умирает в пустыне от жажды, — ответил Шарур. — Если я не получу в жены Нингаль, мое сердце разорвется. Если я буду искать эту вещь и не найду ее, возможно, мое сердце разобьется, а может быть, и нет. А вот если я буду искать и найду, мое сердце точно не разобьется. Ты же торговец, отец, так как ты считаешь, какой из этих вариантов следует считать лучшей сделкой?

— Сделки — это при продаже меди, при торгах на олово, на ячмень, на финиковое вино, — устало сказал Эрешгун. — А когда речь идет о счастье моего сына, о его безопасности, говорить о сделках не приходится. Есть вещи, за которые не торгуются.

— Вот, ты сам сказал о моем счастье. — Шарур остановился. — Но если я этого не сделаю, счастливым мне не бывать. Это я знаю. Даже если мои поиски ни к чему не приведут, я могу быть несчастен. Да, я могу потерпеть неудачу. Даже боги иногда терпят неудачу. И все же я попробую. Должен попробовать. Что мне терять?

— Жизнь, брат мой! — выпалил Тупшарру.

Эрешгун шагал молча. Наконец он сказал:

— Тупшарру прав. Если будешь настаивать на своем, можешь и жизнь потерять.

И тут в разговор вмешался призрак деда Шарура.

— Рано или поздно, такова судьба каждого человека.

Эрешгун с досадой глянул вверх.

— Призрак моего отца, и как долго ты нас слушал?

— Совсем недолго, — беспечно ответил призрак. — Шел себе по улице, смотрю, вы трое спускаетесь с холма и выглядите так, словно у вас любимый щенок только что сдох. Если тебе приспичило поговорить о смерти, поговори с кем-нибудь, кто знает, о чем говорит.

— Когда умирает человек в годах, он становится призраком в годах, — вздохнул Эрешгун, — ибо его внуки будут хорошо помнить его, и он сможет говорить с ними, даже когда они сами состарятся, и он не уйдет в подземный мир до тех пор, пока смертные помнят его. Но когда умирает юноша, ему недолго жить призраком, ведь помнить о нем будут лишь его ровесники или люди постарше, те, кто знал его, пока он жил на земле.

Призрак деда Шарура фыркнул.

— Не о том говоришь. Настоящая проблема в том, что некоторые люди не умеют слушать.

Шарур не видел призрака, но ему показалось, что тот с негодованием плюнул в пыль и быстро пошел прочь.

— Я сказал то, что сказал, — проговорил отец. — Это не игра. Если ты намерен искать путь там, где бог говорит, что пути нет, если ты идешь туда, куда бог ходить не советует, ты подвергаешь себя опасности. И немалой. Тут призрак прав. Никто из смертных не может избежать конца, все дело в том, когда он наступает.

— Я не отступлюсь, — упрямо сказал Шарур. Может быть, тени от яркого солнца слишком четко вырезали морщины на лице Эрешгуна, а может Шарур просто впервые заметил, что отец уже стар.

Инадапа, управляющий Кимаша-лугала, вежливо выпил кружку пива, прежде чем перейти к делу, которое привело его на Улицу Кузнецов:

— Могучий лугал хотел бы поговорить с сыном Эрешгуна о том, что произошло вчера в храме Энгибила...

Шарур допил свое пиво и встал с табурета.

— Я с удовольствием поговорю с могучим Кимашем и с радостью расскажу ему о том, что было вчера в храме Энгибила.

— Могущественный лугал будет рад узнать, с какой готовностью ты ему подчиняешься, — сказал Инадапа. — Идем.

— Я подчиняюсь велению лугала так же, как велению бога, — сказал Шарур. Он поклонился Эрешгуну. — Отец, мы скоро увидимся снова.

— Увидимся, сын, — ответил Эрешгун, возвращая поклон. Лицо у него было спокойным, но Шарур расслышал в его голосе тревогу, хотя Инадапа вряд ли смог бы ее уловить. Шарур понял, почему голос отца звучал взволнованно.

Да, он повиновался Энгибилу, но только признавая непререкаемую силу бога. Если бы он также повиновался Кимашу, лугалу это вряд ли понравилось бы.

— Пойдем, — поторопил Инадапа. Как всякий хороший слуга, он с нетерпением исполнял приказы хозяина.

Шарур задержался только затем, чтобы надеть шапку, а затем они отправились по Кузнечной улице во дворец. Как и в прошлый раз, им пришлось переждать поток ослов и рабов, тащивших кирпичи и раствор.

— Слава могучего лугала возрастает с каждой новой постройкой, — заметил он, чтобы посмотреть на реакцию Инадапы.

Однако лицо слуги оставалось невозмутимым.

— Слава лугала — это слава Гибила, — ответил он и теперь, казалось, ждал, как отреагирует Шарур.

В большинстве городов Кудурру человек сказал бы: «Слава бога — это слава моего города». Так говорили и в Гибиле, но сколько из говоривших имели в виду именно это? Если Кимаш мог продолжал строить что-то для себя даже тогда, когда Энгибил хотел бы упрочить свою власть, то лугал об этом не очень-то заботился, видимо считая свою власть достаточно надежной.

Поэтому Шарур произнес только ритуальное: «Да восторжествует слава лугала». Инадапа задумался, взвешивал слова так же, как Шарур взвешивал золото, принесенное должником. Должно быть, сказанное Шаруром не очень ему понравилось, потому что он кивнул только один раз и больше не стал испытывать сына главного торговца.

Пропустив ослов и рабов,