* * *

Я расположился в кресле, терзал карауку. Со своего места видел, как за окном на ветру раскачивались молодые деревья. Отметил, что небо затянули серые облака, спрятали миновавшее зенит солнце. Разглядывал грязные разводы на стёклах и пытался вспомнить мелодию песни, что пел в «Доме ласки и удовольствий».

Не скажу, что та песня мне очень понравилась — сопливая, слезливая, всё о той же любви. Но я уже понял, что большинству местных женщин только такие и нравились. К тому же, она была на местном языке. В моих глазах это стало её главным плюсом. Хотел добавить песню в свой репертуар. Потому что Чёрная и Белая ночью признались: в моём исполнении её слова «задевали за живое», «выворачивали душу наизнанку».

Аккомпанировала тогда музыкантша — владелица той самой карауки, на которой я бренчал в борделе. Поначалу я ей лишь подпевал. Потом дважды спел песню соло, поддавшись на уговоры женщин.

Слова песни сейчас вспомнил без труда. А вот правильно подобрать ноты никак не получалось. Хотя мелодия и звучала в моей голове.

Мышка сидела на полу, возилась с Кошмарей.

Росля примостилась на краешке кровати. Покусывала на руке ногти, наблюдала за моими мучениями. Когда я под музыку тихо запел, старшая боярышня замотала головой.

— Ты… неправильно поёшь, Кира, — сказала она. — Не та музыка. И слова коверкаешь.

— Откуда ты знаешь? — спросил я.

Боярышня робко улыбнулась.

— Ну… это бабушкина песня. Мы с Алайкой её тыщу раз слышали. Мама нам раньше часто пела про слёзы-алмазы — это её любимые стихи. Бабушка написала их для неё, когда мама была ещё маленькой. Вон, у Алаи спроси, если мне не веришь.

— Правда-преправда, — подала голос Мышка, не взглянув в мою сторону.

— В припеве там… всё по-другому, — сказала Росля. — И мелодия… не такая быстрая… Она… не знаю, как тебе объяснить. Я могу показать!

Она вскочила на ноги. Выбежала за дверь.

Увидел в дверном проёме силуэт Васи.

Услышал в коридоре топот шагов Рослевалды.

— Куда это она? — спросила Мышка.

— Не знаю.

Росля вскоре вернулась. С толстым альбомом под мышкой. Плюхнула тот на диван, стала его торопливо перелистывать. Что-то неразборчиво бормотала. Со своего места я разглядел на страницах альбома сделанные от руки ровные записи, карандашные рисунки — загадочные и непонятные схемы.

— Ну конечно! — сказала Росля.

Ткнула пальцем в страницу.

Добавила:

— Вот оно!

Зачитала мне четверостишие, похожее на припев той песни, которую я недавно пытался исполнить.

— Видишь, Кира? Нужно по-другому.

Отличие от знакомого мне варианта было лишь в паре слов.

Я мысленно пропел новую версию припева; представил, как будет та звучать, какие навеет образы.

Должен признать, она показалась мне удачней предыдущей.

— Что это у тебя за книга? — спросил я.

Поставил карауку на пол, прислонил её к креслу.

Росля без возражений вручила мне пропахший пылью альбом.

Положил его себе на бёдра. Тяжёлый. Навскидку — около сотни плотных желтоватых страниц.

— Ну… это бабушкина книга песен, — сказала Рослевалда. — Сюда она записывала всё, что сочиняла. Ну… не сюда, конечно. Это копия. Настоящая хранится у мамы. После смерти бабушки, та её даже в руки никому не даёт. Хранит в шкафу под замком, как какую-то драгоценность. А эту книгу она заполняла сама. Подарила мне на пятилетие. Думала, что я смогу, ну… как и бабушка…

Вздохнула, повела плечами. Кончики её губ дрогнули.

Добавила:

— А я… не могу. Ну… пока.

Я пробежался взглядом по геометрическому орнаменту на обложке альбома, по цветочкам и рожица, явно нарисованным рукой маленького ребёнка. Открыл альбом на середине, просмотрел несколько страниц.

Мелкие буковки, выведенные на выцветших до бежевого оттенка листах бумаги, складывались в моей голове во вполне понятные слова и предложения. Грамоту мой предшественник худо-бедно изучил. Но информацию о том, что означают карандашные схемы, которые красовались едва ли не на каждой странице альбома, в его памяти я не обнаружил. Рисунки выглядели как странное нагромождение коротких наклонных линий, явно расположенных в определённом порядке. В прошлых жизнях я не встречал ничего похожего.

— Что это обозначает? — спросил я.

Указал на один из рисунков.

Росля вытянула шею, заглянула в альбом. Её лицо оказалось совсем близко от моего. Не уверен, что случайно. Почувствовал на коже тепло её дыхания. Заметил, как трепещет на шее боярышни жилка.

— Это музыка, — сказала она. — Здесь ведь не просто стихи, а песни. Раньше их распевали все музыкантши столицы — мама рассказывала. Наверное, и сейчас ещё поют. Вот, и ты одну знаешь… почти.

— Как разобраться в этих схемах?

— Ну… Ты не умеешь читать ноты?

Я покачал головой. Изобразил досаду.

Сказал:

— Может быть раньше… Но теперь ничего в этом не понимаю.

Росля подняла голову. Посмотрела мне в глаза и вдруг резко отшатнулась, увеличив между нами дистанцию. Не знаю, что она там себе вообразила, но в этот раз у неё покраснели не только щёки — даже уши.

— Кира, я …

Заметил, что у боярышни участилось дыхание.

— … могу тебя обучить музыкальным знакам, — сказала Рослевалда. — Если ты хочешь. Это совсем не сложно. Меня когда-то обучили им всего за…

— Давай, — сказал я. — Учи.

Подвинулся, освободил в кресле место рядом с собой.

Росля в удивлении вскинула брови.

— Прямо сейчас? — спросила она.

— Почему нет? Всё равно нам пока больше нечем заниматься.

Рослевалда судорожно сглотнула, словно у неё внезапно пересохло в горле.

Резко обернулась, бросила раздраженный взгляд на младшую сестру.

Та вертела в руках тряпичную куклу. Что-то тихо бормотала. Казалось, мелкая позабыла о нас, не следила за нашим разговором.

— Хорошо.

Боярышня осторожно, точно погружалась в кипяток, опустилась в кресло. Прижалась бедром к моей ноге. Закусила губу.

Я почувствовал, как часто бьётся её сердце.

— Не сомневайся, Кира, Росля хорошо умеет учить, — сказала вдруг Мышка, заставив сестру вздрогнуть. — Правда-преправда! Я знаю.

* * *

Ни на что более развратное, чем положить мне на плечо руку, Росля так и не решилась. Но оказалась на удивление хорошей учительницей. Все эти карандашные линии, что в изобилии встречались на страницах альбома, вскоре перестали казаться непонятной абракадаброй, зазвучали в моей голове сперва отдельными нотами, потом слились в мелодии.

Я не впервые