Мунро выпил два чайника чаю и съел целое блюдо печенья, а затем откинулся на спинку дивана, похлопал себя по животу и улыбнулся Хейзел и Джеку, которые не сводили с него глаз с того момента, как он появился на пороге Хоторнден-касл.

Мунро причмокнул губами.

– Да, позвольте сказать, что печенье было отменным, мисс. Просто отменным.

– Благодарю, – произнесла Хейзел.

– Мунро, – позвал Джек, не в силах больше сдерживать любопытство. – Где ты пропадал? И как лишился руки?

Мунро вздохнул так тяжело, что задрожала его верхняя губа.

– Жаль, правда? – сказал он, поднимая пустой левый рукав рубашки. – Однако спасибо Господу, что это не стрелковая рука, а? Думаю, вложи мне в правую руку пистолет, и я по-прежнему успею подстрелить с полдюжины рябчиков, прежде чем хозяин угодий спохватится. – Он обернулся и нахально подмигнул Йоне, которая занималась огнем в камине, изо всех сил притворяясь, что не слушает, о чем они там говорят. – Я готовлю отличных рябчиков, зажаренных на огне и нашпигованных каштанами, если те удастся найти. Моим лучшим рождественским ужином был как раз ворованный рябчик с каштанами, еще когда мы ютились в этой дыре в Мясницком переулке. Помнишь ее, Джек, дружище? Крыша наполовину просела, а пол был изъеден жучком, но по тем временам неплохое было местечко.

– Мунро, – повторил Джек. – Твоя рука. Тебя нигде не было. Несколько недель.

– Да, да. История. Но до того, как начну, можно мне еще немного этого печенья? О, спасибочки, милая, ты прям ангел божий. С самих небес.

До того, как начну, сразу предупреждаю – я помню не все. То нахлынет, то отпустит – как туман. Будто я вижу все сквозь чад от сгоревшего обеда. Но я точно знаю, где все началось, это легко запомнить: я раскапывал могилу на кладбище Грейфрайер, собираясь вытащить тело бедняжки, преставившейся прямо с крохой в животе. Говорят, сама себя порешила. Дружок ее больше не любил. Слышал, глотнула мышьяку. Но семья, ясно дело, этого не признала, поэтому списали все на римскую лихорадку. Удобное оправдание, когда в городе лютует чума, вот что я скажу.

Значится, пришел я к кладбищу около полуночи, один-одинешенек. Обычно для таких дел лучше иметь партнера, но, знаешь, Бриствисл уехал в Кале, а Милстоун умер в прошлом месяце – печальное дело, печальное – а кому еще из ребят я мог довериться? Учитывая, что я намеревался срубить неплохой куш за ту бедную беременную девчушку. Я в этом деле достаточно давно, чтобы не делиться наваром, пока не прижмет. Побудь бедняком с мое, и жадность покажется не таким уж страшным грехом, я считаю.

Так вот, я отправился в Грейфрайер один той ночью… даже факел с собой не подумал прихватить, я те места знаю как свои пять пальцев. Могу там с закрытыми глазами пройти и ни одного камня не задеть, говорю вам. Ни единого камня или муравейника там нету, который бы я не учуял даже в безлунную ночь, зажмурившись.

Ворота не были заперты. И это первая странность, что я помню. Я по привычке сиганул через ограду, так, на всякий случай, но запомнил это очень точно. Они были закрыты, но не заперты. Ну я, ясное дело, решил, что кто-то меня тут обскакал и собирается забрать мою золотую свинку, так что кинулся на кладбище, а там никого. Земля на могиле еще рыхлая после похорон, но никто ее не раскапывал. И вообще на кладбище ни души. Даже ветра не было. Небось даже призраки не летали. Было так тихо, что я слышал, как у меня сердце грохочет в ушах. Это я хорошо помню. Не знаю, важно ли это или так, ерунда, но вот вам крест: та последняя ночь, что я помню, была такой тихой, какой за всю мою жизнь ни разу не было. Даже у Джорджа Хериота[16] огни не горели. Ни одной свечи в окне.

Я начинаю копать, но еще и пары дюймов не вырыв, вдруг вижу перед собой мужчину. Никак по-другому это не описать, он словно вырос из-под земли прямо у меня под носом. Я не слышал, как он подошел, не слышал даже его дыхания. Шляпа закрывает его лицо, да к тому же в такой темноте ничего не разглядеть. Но у меня в руках лопата, помните, и я поднимаю ее вверх и говорю, чтоб этот тип не подходил. Это мой труп, заявляю, я нашел его и, что главнее, пришел первым. Всякий воскрешатель, стоящий этого звания, знает – нельзя тащить тело у того, кто уже стащил его.

Но этот тип, или призрак, да кем бы он ни был, только улыбается так мерзко, и я вижу ряд желтых зубов во рту. Вот тогда-то я и вспоминаю, что видел его прежде, что это один из тех ребят, что встретились нам с Дейви как-то ночью – ну ты помнишь, Джек, – и думаю: «О, так это ж законник». Пытаюсь сбежать, но не успеваю и пальцем шевельнуть, как этот тип прижимает платок к моему лицу, влажный, с каким-то сладковатым душком… я не знаю. Вроде и цветами пахнет, и смертью. Я пытался задержать дыхание, пытался бороться с ним, но затем все поплыло и закружилось, а следующее, что помню, – восход, и меня катят в кресле, накинув на голову вуаль.

Мы были где-то в Старом городе, я понял по запахам и по стуку булыжников, а еще я уверен, что мы переходили мост, но не знаю какой. Говорю вам, меня закутали в такие плотные, черные кружева – вуаль или вроде того – с головы до ног, будто я вдовушка в трауре или чья-то бабка. Я хотел сбежать, но ног не чувствовал и не мог шевельнуть рукой. Я даже видел с трудом сквозь эту тряпку, поэтому пришлось затаиться и надеяться, что меня где-нибудь оставят надолго, чтоб я придумал способ вырваться.

Мы добрались до дома с золоченой табличкой на стене, тип в шляпе постучал пару раз, и меня завезли внутрь, а потом через большую комнату в еще одну, похожую на театр. Да, я помню, это было похоже на театр, с рядами скамей и опилками на полу – я учуял запах, его ни с чем не спутать.