Шрифт:
Закладка:
— Неужели вам нравится допрашивать людей, оказавшихся в плену?
Урсула предпочла не отвечать. Она улыбнулась с неуклюжим кокетством:
— О вас уже здесь ходят легенды, господин Тахиров. Многие уже завидуют вашему большому будущему.
— Я был без сознания, когда попал в плен. Если бы не это, пожалуй, мое будущее было бы неплохим.
— O! Все называют вас героем. Давайте выпьем за мужество.
Тахирову была ясна игра Хильгрубера, и он жалел эту девушку, которую майор так явно пытался использовать в собственных целях. Вроде бы умный человек этот майор, а так плохо разбирается в людях. Неужели он хоть на минуту поверил, что меня можно превратить в изменника? А может, он и на самом деле не так умен, как кажется. Тогда стоило бы рискнуть… да, все на свете отдал бы Тахиров, лишь бы ему хоть на минуту дали выступить по радио. Он улыбнулся про себя и поднял стакан с коньяком. Урсула прижалась к нему упругим плечом. Ей нравился этот азиат! Это было невероятно, но он нравился ей больше, чем Шустер, и даже больше, чем майор Хильгрубер…
— Да, господин Тахиров. Выпьем… за наше будущее. Женщины любят мужественных людей. Особенно когда к ним благосклонна судьба. Когда вы сделаетесь президентом Туркменистана, может быть, я стану вашей… вашей… — Она хотела сказать «вашей женой», но это у нее почему-то не получалось, и тогда она закончила: — Может, я стану вашим секретарем…
* * *
Превосходно! Хильгрубер потирал руки. Он был доволен, он был в прекрасном расположении духа. Все идет, как задумано. Урсула просто молодец. При встрече с ней Тахиров явно вспомнил о том, что жизнь прекрасна, и теперь он захочет жить. А когда он захочет жить…
— Итак, Гарахан Мурзебаев, я даю тебе ответственное поручение. Тахиров должен выступить по радио. Бери карандаш в руки и пиши: «Дорогие соотечественники…» Ну, что там у тебя?
— Господин офицер, было бы лучше написать: «Дорогие братья…»
— Молодец. Ну, пиши: «Дорогие братья. Я — старший сержант Айдогды Тахиров, которого вы знаете очень хорошо…»
— Господин офицер! Тахиров не скажет «очень хорошо»…
— Черт бы вас всех побрал. Ладно. Я продиктую тебе только смысл выступления. А ты подумай сам и напиши такой текст, чтобы там поверили, что это говорит Тахиров.
— Понял, господин офицер, — покорно сказал Гарахан.
— Пиши дальше: «Вы знаете, что я всегда стремился к справедливости и истине. Теперь я убедился, что большевистские комиссары обманывали нас в отношении Германии. Непобедимая немецкая армия ведет войну за освобождение народов от большевистского гнета. Весь немецкий народ любит Гитлера и героически сражается под его мудрым руководством. Германская армия несет туркменскому народу самостоятельность, свободу, изобилие и счастье. Когда я поверил в это, я добровольно перешел на сторону немцев.
Братья! Не проливайте понапрасну свою кровь. Не помогайте этой войне, переходите на сторону Германии, и война для вас закончится. Здесь ждут вас свобода, безопасность, сытная еда и отдых…»
— Господин офицер… а кто это будет читать?
— Вот ты и будешь, Мурзебаев.
— Но… мой голос вовсе не похож на голос Тахирова.
— Не имеет значения. Ты прочитаешь это обращение в разгар боя, и никто не поймет, чей это голос…
* * *
Майор Шияхметов никогда не пил вина. Разве что в самых исключительных случаях, на свадьбе или в праздники мог он пригубить рюмку. Но сегодня он выпил стакан водки — и не праздник был тому виной.
Но и стакан водки не заглушил его душевной боли. Он не понимал ничего и отказался верить самому себе. Неужели он мог ошибиться? Эх, Тахиров, Тахиров! Как же так? Я-то думал, что знаю тебя, верил тебе больше, чем самому себе. И ошибся. Неужели Сарыбеков прав и никому нельзя доверять? Ведь если Тахиров стал предателем, кому тогда можно верить? Что должны были сделать с тобой немцы, чтобы поставить тебя на колени, толкнуть на измену и предательство?..
— Вы уже в курсе дела, товарищ майор?
«А, Сарыбеков. Тут как тут. Словно коршун над падалью. На твоем лице улыбка. Ты радуешься измене бойца, а у меня на душе непроглядная ночь…»
— Да, — ответил комбат коротко. — Я в курсе дела.
— Это произошло потому, товарищ майор, что вы ослабили бдительность. Моя вина в этом тоже есть. Потому и смогла случиться подобная история, которая теперь черным пятном легла на всю нашу бригаду…
Шияхметов все думал о Тахирове и о том, что с ним могло случиться там, в плену. В этот день комбат потерял свою несокрушимую веру в человека, и это ранило его больнее всего, а Сарыбекова заботила только бдительность.
— Мы должны были это предвидеть.
— Да разве такое, товарищ капитан, можно предвидеть?
— Не обязательно думать, что такой-то человек может оказаться предателем. Но исключать этого никогда нельзя.
— С людьми, с которыми живешь и умираешь, товарищ капитан, нельзя обращаться, держа за пазухой камень подозрения.
— И все-таки нужно быть настороже. Каков, однако, Тахиров! Ведь чтобы ввести нас в заблуждение, он всю жизнь рядился в обличье честного коммуниста. С басмачами воевал, на самый опасный участок фронта напросился…
— И даже пятьдесят фашистов отправил на тот свет, чтобы половчее нас обмануть…
— Товарищ майор, давайте договоримся сразу. Я не обвиняю вас лично в том, что предатель не был своевременно разоблачен. Уж больно хорошо он сумел замаскироваться. Но это должно послужить нам всем предостережением и уроком, и мы, невзирая на лица, должны усилить бдительность. Чтобы этот случай был последним.
— Значит, вы с самого начала считали Тахирова волком в овечьей шкуре, товарищ капитан?
— Во всяком случае, вы не можете припомнить, чтобы я его хоть раз похвалил, — резко сказал Сарыбеков.
«А кого ты вообще в жизни хоть раз похвалил?» — хотел спросить у него комбат. Но вместо этого сказал:
— Ладно, капитан. Твоя взяла. Надо всех подозревать, ты прав. Но скажи мне, почему ты молчал? Ведь ты земляк Тахирова. Почему ты никогда, ни единым словом не обмолвился мне о своих подозрениях? Скажи, капитан, почему?
Но капитан Сарыбеков ничего не ответил комбату. Он был прав и ни в какие споры с комбатом вступать не хотел. «Ищет, с кем разделить вину. Здесь я ему не компания», — подумал капитан. Его в это грязное дело никому замешать не удастся.
* * *
Теперь Тахирова ожидало испытание, самое тяжелое в
