Шрифт:
Закладка:
Речь идёт о весьма необычной повести «Жила-была сёмужка».
Эта натуралистическая повесть-сказка о жизни «царь-рыбы» сёмги по имени Красавка станет единственным произведением Фёдора Абрамова, написанным в нехарактерном для него стиле, никак не вяжущемся с мотивами близкой для автора деревенской прозы. Скорее всего, её можно поставить в один ряд с произведениями писателей-природолюбов, скажем, Виталия Бианки или же Эрнеста Сетона-Томпсона.
Как ни странно, но ни в одной критической статье, а их было немало, никто из авторов не сделал даже малого намёка на то, что сюжет повести, как и образы рыб, является глубокой аллегорией, что Фёдор Абрамов проводит параллель по отношению к людям и их взаимоотношениям, и этому есть прямое подтверждение.
8 мая 1962 года Фёдор Абрамов получил письмо от читателя Н. С. Любинцева, который, в частности, относительно повести сообщал следующее:
«А теперь “Жила-была сёмужка”. Если читать этот рассказ просто, не вникая в глубь, то чудесная повесть из жизни рыб, так сказать, повесть для детей старшего возраста. Но если будут искать в ней иносказание, то и всыплют же Вам и “Звезде”! Попадёт и за Лоха, и за конец жизни красавицы сёмужки. Быть беде! <…> Безобразник, да и только, этот Абрамов!»
Чего же такого узрел Любинцев в повести, что стало неподвластно взору редакторов-цензоров?
В том, что в основе повести лежит аллегория, должно было насторожить критиков одним тем, что рыбы в ней мыслят, думают, рассуждают, общаются, как люди. Да и те эпитеты, которыми для образности автор наделил своих героев, уж очень напоминали характеристики людей: налимы-притворщики, ерши – ужасные нахалы, разбойники окуни, злые щуки… И кто такой всемогущий Лох, рождённый в сёмужьем племени, способный повести за собой, говорить на сёмужьем языке, которого так ждала Красавка и с мыслью о котором погибла, получив удар острогой?
8 января 1962 года критик Пётр Капица в своей рецензии на повесть отмечал:
«В этой были смущает конец. Слишком он неожиданный. Рассказ ведётся как бы от лица сёмги на 24 страницах и вдруг… появляются люди с острогой и убивают Красавку. Создаётся впечатление, что автору надоело рассказывать о Красавке и он решил с ней разделаться на двух последних страницах.
Кроме того, неясен вывод. Неужели автору хотелось этим рассказом провозгласить, что всякая охота на сёмгу преступление? Или сказать, что рыбы живут и размножаются естественно, а человек – грубое и жестокое животное, ни с чем не считаясь, нарушает законы природы, и тем он отвратителен?..
В этом рассказе следовало бы внимательнее отнестись к языку. Если повествование ведётся с позиции сёмги, то и лексикон должен быть соответствующим. Рукопись незачем насыщать такими дурными человеческими штампами, как: “Несказанная тоска сдавила сердце Красавки”, “Молитвенно шептали рыбы” и т. п.
Нельзя в таком рассказе писать “огнепёрые разбойники-окуни”, потому что сравнение с огнём навряд ли возникнет у существа, не видевшего огня. Кроме того, красный цвет под водой не виден.
Слово “ощетинившийся” к ершу не подходит по тем же причинам. Откуда у рыбы понятие о щетине?
Так же выглядят “кисея икры”, “рыбье вече”, “Красавка плакала” и другие подобные выражения…»
Понимал ли Капица, что Абрамов, рисуя Красавку и мир, в котором она живёт, держал в уме общество людей? Впрочем, следует отметить, что Фёдор Александрович далеко не всё принял из рецензии Капицы, и в этом нетрудно убедиться, прочитав текст повести.
Г. Трефилов в статье «Чтобы теплилась жизнь…» в разделе «Книжное обозрение» в журнале «Новый мир» № 8 за 1962 год находит в «Сёмужке» «достоверность абрамовского слова» как «сильную сторону таланта Ф. Абрамова». Что в этом случае имел в виду Трефилов? Объективную или непосредственную категорию достоверности в абрамовском слове?
Интересны были и читательские отзывы на повесть.
«По-моему, эта “сказка” (в соответствии с характером народных былей и легенд) должна быть более романтической, – напишет Абрамову из Верколы 25 ноября 1961 года двоюродный брат Пётр Абрамов. – Пусть будет несколько мягче и наивнее (для сёмужки), и тогда трагедийность (или драматичность) образа будет ещё более сильной».
Давний друг Фёдора Абрамова писатель Юрий Бирман в письме от 3 марта 1966 года, прочитав повесть, спросит автора: «Откуда сей Лох? Мне почудился в нём отзвук каких-то карело-финских сказаний. И показалось, что ты затронул некий фольклорный пласт, наукой не задетый. Или я ошибаюсь?»
Отголоски карело-финского эпоса, сказка с характером народных былей или притча о вреде браконьерства… И подо что только не «привязывали» повесть, кроме одного – привязки к миру людей.
Впрочем, сам Фёдор Абрамов нисколько не старался раскрыть тайну внутреннего содержания «Сёмужки», как он сам иногда любезно называл повесть, предпочитая по-прежнему именовать её сказкой. И лишь единожды, спустя многие годы, 19 ноября 1974-го, в письме врачу, давнему приятелю Григорию Кулижникову на вопрос последнего, как появился сюжет повести, довольно пространно признавался:
«“Жила-была сёмужка” не совсем сказка. Да, легенду о великом Лохе мне пришлось сочинить самому и, разумеется, весь сюжет сочинить, но что касается ихтиологии – тут всё в полном соответствии с наукой. Но я согласен с Вами: возможно, “Сёмужка” лишь выиграет, если её немного разгрузить от этой конкретности.
И последнее – по поводу Вашего удивления насчёт моего знания царь-рыбы. Тут всё просто: я ведь с Пинеги – сёмужьей реки, вернее, бывшей сёмужьей».
Кстати, Кулижников настолько вдохновился повестью, что 17 мая 1974 года написал директору студии «Союзмультфильм» Михаилу Михайловичу Валькову письмо, в котором, в частности, было следующее:
«У известного и очень талантливого писателя Фёдора Абрамова есть необычное для его творчества произведение – северная быль “Жила-была сёмужка”. Она воспринимается как чудесная сказка с удивительными переживаниями малютки-сёмужки при её естественных странствиях, и автор сумел передать их с изумительным лиризмом и перевоплощением.
Право, эта сказка-быль достойна мультипликационной экранизации!»
Но решение по экранизации «Сёмужки» на «Союзмультфильме» так и не было принято.
Разгадать тайну истинного внутреннего содержания повести «Жила-была сёмужка» мне позволили многочисленные черновые наработки писателя, касаемые непосредственно сюжета произведения и, самое главное, характеристик рыб, не только упомянутых на страницах повести, но и не удостоившихся этой чести. Так, в записи от 19 декабря 1960 года есть следующая пометка, проливающая свет на рыбьи образы:
«Акулы – космополитки. Лещ – трудяга. В конце концов со всем мирится. Ничего не надо. Только бы дали жить и размножаться. Налим, щука – откровенные грабители. Сёмги разные: одни верующие, видящие смысл жизни в исполнении закона великого Лоха; другие
