горлу.

Нам повезло: лодка попала между двумя большими камнями, мы проскочили в щель между ними и очутились на открытой воде. Прежде чем очередной пенный вал успел швырнуть нас назад, мотор взвыл и карбас понёсся от камней.

Белуха плыла следом, не погружаясь.

Я увидел, что верёвки, которыми был привязан белушонок, натянулись втугую.

— Стой! — закричал я. — Стой, Гриша! Мы задушим его.

Ардеев сбросил обороты и вырубил винт. Мотор работал теперь вхолостую. Блеснул нож — Ардеев перерезал верёвки, дельфинёнок очутился на свободе.

— Мы задушили его.

Гриша пожал плечами. Невдалеке от нас всплывало огромное белое тело — мать спешила к сыну. Он стал тонуть, она поддела его лбом, удерживая у поверхности воды.

Ветер относил нас. Привстав, мы смотрели во все глаза — что будет? Наконец мне показалось, что белушонок шевельнулся. Мать ещё раз подтолкнула его, затем они погрузились и всплыли уже в стороне.

— Будет жить, — сказал Ардеев.

Когда они показались в следующий раз, белуха выставила из воды голову, и до нас донёсся неторопливый, низкий, похожий на гудок паровоза свист.

Потом они поплыли — мать впереди, детёныш чуть поотстав. Плыли и становились всё незаметнее.

— Пошли домой?

— Пошли.

Карбас повернул и небыстро, вместе со слабеющими волнами побежал к берегу.

В избе наше отсутствие не прошло незамеченным.

— Чего это тебя в море носило? Бензин лишний? — спросил бригадир.

— Да так… — нехотя ответил Гриша.

Из окна, около которого лежал на нарах бригадир, были хорошо видны и берег и море. Бригадир недобро посмотрел на Ардеева, хотел что-то добавить, но не сказал ни слова.

Я тоже молчал: я знал, что охотники не одобрят нашего плавания — такая огромная белуха была хорошей добычей…

Осенью я вернулся на Большую землю, а ещё через год охота на дельфинов была запрещена.

Но сперва ей изменили такие люди, как Гриша Ардеев. И я рад, что был свидетелем его измены.

ЗВЕРИ МИКУМИ

Гостиница

Изогнутое в виде подковы здание гостиницы на вершине холма. Внизу, прямо под окнами, небольшое озеро.

Здание обнесено оградой. Столбы, проволока. На проволоке — металлические пластинки. Ветер шевелит их, пластинки ударяются о проволоку и звенят.

Я подошёл и тронул пальцем пластинку. Сторож, подметавший асфальт, крикнул:

— Осторожно, бвана!

Я отдернул руку.

— Нельзя! — сказал сторож и обвёл рукой пространство вокруг дома. — Звери — там, мы, люди, — здесь!

Он был стар, этот служащий африканского заповедника, и весь блестел. Блестела узкая бритая голова. Сверкали чистые крепкие зубы. Мигали медные пуговицы на форменной куртке. Морщинистое чёрное лицо светилось весельем. Он стоял, опираясь на метлу, у его ног тихонько наигрывал перевязанный верёвочкой транзисторный приёмник, который он то и дело переносил на новое место. Он шёл, размахивая метлой, — музыка брела следом.

Перед гостиницей на бетонной площадке стоял укреплённый на тумбе большой бинокль. Рядом табличка: «Три минуты — шиллинг». В тумбе щель. Я бросил туда монету. В тумбе что-то щёлкнуло, открылись стёкла бинокля. Строгий часовой механизм начал отстукивать секунды.

Я припал к окулярам. На поверхности жёлтого озера чернели две точки. Коряги? Берег был пуст. Я повернул бинокль — ни в лесу, ни на равнине никого не было. Никого.

Ночь

Наступил вечер, мой первый вечер в Микуми. Солнце упало за горизонт. Небо как-то вмиг потемнело, в нём вспыхнули огромные, как фонари, звёзды. Они залили землю голубым светом. Снова стала видна белая, словно облитая молоком, дорога, чёрные холмы с редкими, похожими на зонтики деревьями, стеклянное блестящее озеро.

С озера грянул лягушачий хор.

В ответ ему в кустах заскрипели цикады, пронзительно вскрикнула птица.

Звёзды светили вниз и скользили к закату — небо, неторопливо поворачиваясь, сваливало их за горизонт.

На востоке разгоралось жёлтое зарево — всходила луна. Я стоял на дороге.

Кто-то невидимый, маленький прошлёпал по асфальту. Должно быть, лягушка. А вот ещё одна…

И вдруг я услышал, что неподалёку от меня кто-то дышит. Громко и неторопливо: «Пф-фф-фф! Пф-фф-фф!»

Дышало какое-то крупное животное. Может быть, корова или бык?

Мне даже показалось, что дышат не за оградой, а в ограде.

На всякий случай — кто их знает, этих африканских животных? — я ушёл в гостиницу, в номер. Мало ли что…

Джон Панталео́н

Когда я поднялся, раннее утро гасило в лиловом небе последние звёзды. У небольшого, открытого, выложенного кафелем бассейна перед гостиницей стоял сторож. В руках у него вместо метлы теперь был сачок.

Сторож опускал сачок в воду и доставал оттуда лягушек.

— Доброе утро, — сказал я. — Как работа?

Сторож кивнул. Оранжевые лягушки шлёпались на асфальт и уползали в траву.

Из травы грянула музыка — приёмник стоял теперь там. Я присел на борт бассейна.

— Джон Панталеон, — сказал старик и постучал себя пальцем по груди. — Меня зовут Джон Панталеон. Я работаю здесь уже семь лет.

— Долго. А из каких вы мест?

— С севера.

Старик улыбнулся.

Ещё одна лягушка сорвалась с сачка, ударилась об асфальт и заковыляла прочь. Я понял: когда проснутся люди и придут купаться — бассейн должен быть чист.

У дороги росло дерево, на нём висел зелёный, похожий на зелёную дыню плод.

— Папайя! — сказал Джон Панталеон. — Осталась всего одна папайя. Её показывают приезжим. Будет большой скандал, если дыню сорвут. Джон не допустит этого!

Кончив ловить лягушек, сторож перенёс приёмник под дынное дерево и, примостившись под ним, задремал. Он сидел, привалясь к тонкому стволу, а из маленькой пластмассовой коробочки у его ног неслись барабанная дробь и выкрики певца.

Приехала машина — она привезла на кухню мешки с мороженым мясом. Джон Панталеон приоткрыл один глаз.

— Будет большой скандал, если дыню сорвут, — повторил он и снова заснул.

Странная машина

В дверь постучали.

— Начинается посадка!

Около дома стояла машина странного вида. Она была похожа на большую серую коробку, в крыше — люки. Тихо, с перебоями работал мотор. Шофёр — полный африканец, — приподняв капот, с недовольным видом слушал, как захлёбывается двигатель.

Рядом стоял Джон Панталеон.

— Ну, как, — спросил я старика, — дыню ещё не украли?

Он засмеялся.

— Нет, бвана, нет. Джона не проведёшь!

Я вспомнил, что ночью кто-то дышал у