В тот вечер, когда Вера оказалась в теплушке Панчина, Дебольцов пригласил в свой гостиничный номер предполагаемых заговорщиков — Красильникова, Волкова, Корочкина. Последний, впрочем, присутствовал более как глава тайной офицерской организации, действующей против Директории.

Красильников и Волков сидели за столом, первый поигрывал эфесом казачьей шашки, второй опирался на эфес своей, пехотного образца. Все выжидательно молчали, Корочкин стоял у окна — в целях безопасности.

— Господа… — начал Дебольцов, — я пригласил вас приватно, по рекомендации полковника Каппеля — мы вместе учились когда-то… Господа, я убежден: все мы понимаем губительность того, что происходит.

— Что же происходит? — спросил Волков иронично.

— Это известно: борьбой с большевизмом руководят те же большевики, разошедшиеся с товарищем Лениным по тактическим вопросам.

— И что же? — это уже Красильников. — Чего вы хотите?

— Прежде позвольте прогнозировать, господа, я попытаюсь быть кратким. Если наши социалисты победят — при нашем активном содействии — большевиков, — я, господа, не вижу практически никакой разницы в конечном результате. У Ленина — город солнца, и у этих то же самое. У Ленина топор, у этих донос — какая разница? Неужели мы с вами будем способствовать падению России?

— Гинекологи… Сволочь! — взъярился Красильников. — Жополизы, писателишки-извращенцы! Адвокатишки вонючие, и, заметьте, господа, — глаза у них голубые, а внутри — жид! Все от этих, все…

Дебольцов не разделял подобных взглядов. Помнил: Государь не любил евреев. Но однажды, во время ужина в полку, когда кто-то рядом с Аристархом предложил: «За то, чтобы все жиды передохли как можно скорее!» — император демонстративно поставил свой бокал и сказал безразличным голосом: «Господа, я прошу помнить, что евреи — мои подданные». Но Красильников со своим отрядом полубандитов нужен был для совершения задуманного, и Дебольцов поддержал:

— Именно так. И чтобы противостоять этому, необходим совсем другой человек, который, подобно нам, видит только одну возможность спасения — восстановление легитимной власти.

— Кто же это? И есть ли такой? Нынче все в дерьме, — заметил Волков.

— Адмирал Колчак, господа, — с нажимом произнес Дебольцов. — Итак: со дня на день Колчак будет здесь и войдет в правительство, я думаю, военным министром. Он освоится, побывает на фронте, узнает обстановку. И вот тогда мы возведем его… нет, не на трон. На пьедестал полной власти, которая даст большевизму последний и решительный бой — как они это называют…

За окном звучал Южный марш, видимо, шла воинская часть на фронт. Корочкин приоткрыл штору — и действительно: стройно и медленно, словно огромная гусеница, текла к вокзалу колонна. Но вот оркестранты замолчали, отошли, пропуская войско, потом разрозненной толпой побрели в противоположную сторону.

Все было предрешено.

Еще в ноябре 1917-го Колчак оказался в Японии, в Йокогаме, неподалеку от столицы. Встретил морской агент Временного правительства контр-адмирал Дудоров и сообщил, что в Петербурге переворот и, таким образом, худшие предположения оказались явью: у власти большевики во главе с Лениным, священная война с тевтонами заканчивается ценой невероятных уступок и бессмысленно пролитой крови русских солдат. Настроение было дурное, можно было легко представить, как поступит и что будет делать «захватное» правительство беспринципных и продажных авантюристов. Попросил Дудорова: «Можно ли организовать поездку в Нагасаки? Там похоронены боевые товарищи по Русско-японской войне, сколько времени прошло, ведь был тогда безусым лейтенантом…» Все сделалось довольно легко, в распоряжении Дудорова была моторная шхуна, отправились на следующий день и после долгого, утомительного пути вошли в бухту Нагасаки. То был рай на земле: вечнозеленые растения, в которых утопал невиданный город с пагодами и храмами (заметен был один готической конструкции), заехали в гостиницу, Дудоров отправился на базу русского флота, здесь еще была такая, Колчак же решил пройтись по городу, и вскоре ноги привели к огромному мрачному парку, то было кладбище, знакомое прежде место: среди японских и голландских могил — уголок, некогда отданный городом русским; где-то с первой трети XIX века хоронили здесь военных и торговых моряков из России. Могилы с той несчастливо проигранной войны нашел быстро, пройдя мимо плоских плит дальних предшественников. Обелиски стояли недвижимо, кресты чернели среди зелени, все поблекшее, но нетронутое, это вызывало почтительное удивление: в конце концов, могилы эти были вражескими, и каким же величием духа обладали те, кто хранил их и ухаживал за ними. Много ли в России надгробий бесславно ушедшей армии Наполеона? Вспомнил о том, что сказал Дудоров: идет разработка Брестского мира. Идет распродажа страны с единственной целью: удержаться у власти. Чего же стоит власть, суть и значение которой только в том, чтобы удержаться? Странное здесь было место: птицы распевали райскими голосами, шелестела листва, и вдруг показалось, что звучит тихий, неприметный голос ниоткуда: «Вернуться…» Голос настойчив, старается убедить: «Вернуться… Россия в крови… Твое место — там, среди тех, кто отдает жизнь…»

Но целый год еще должен был пройти, чтобы возвращение состоялось реально…

А пока вспоминал; тогда, в 1904-м, бесконечная, выматывающая болезнь не давала ни воевать толком, ни жить даже. С миноносца пришлось уйти, командовал в Порт-Артуре сухопутной батареей. Потом плен и этот удивительный город — Нагасаки. Вот привелось встретиться еще раз…

Известие о прибытии адмирала Колчака из Харбина получилось в конце августа, его назначение на пост военного министра было практически предрешено. 12 сентября Дебольцов прибыл на омский вокзал и сразу же увидел приближающийся салон-вагон, на перроне стояли встречающие и рота почетного караула. Однако удалось договориться: первым войдет он, Дебольцов, тридцать минут в распоряжении — присутствующим все это было объяснено просто: у Военного контроля есть свои предположения, связанные с охраной адмирала и режимом его пребывания в Омске.

Когда миновал вокзальные ворота, увидел казачьего офицера, тот вышагивал, уставившись в землю и придерживая шашку левой рукой. Тем не менее встретились взглядами. В первое мгновение словно электрический ток пронизал — это сестра Нади. Фотография, на которой обе были запечатлены вместе с отцом, висела в спальне. Но тут же подумал: бред… Этого не может быть! Но когда, отойдя шагов на двадцать, офицер почему-то оглянулся — понял: ошибки нет… Но почему переодета? Как оказалась здесь? Ведь на барже все погибли, это он знал…