Шрифт:
Закладка:
Сажусь на скамейку и, прислонившись к чьей-то хижине, засыпаю. Будит меня первый же удар в барабан. Для плясок оставлено большое пространство, освещённое лишь взошедшей луной и моим фонарём. Участвовать может кто угодно и как ему заблагорассудится, а между тем до сих пор я не видел более красивого действа: хореография здесь совсем не связана с мистикой – люди просто танцуют. Вот две маленькие танцовщицы, жрицы-идолопоклонницы: одеяния с широкими атласными рукавами скрывают кисти рук, тёмные ноги стройны и по-мальчишески крепки. Брови вздёрнуты, губы выпячены. Каждый раз при их появлении в центре круга все остальные, нагие, расступаются, освобождая им место. Девушки бегают друг за другом, извиваются, машут руками, словно крыльями; при этом их шаг идеально совпадает с музыкальным ритмом. Выбившись из сил, они спешат затеряться в толпе зрителей, будто скрываются за кулисами.
Вечер в Сикасо
Если танцор мужчина, он танцует в одиночестве. На нём какое-то свободное одеяние, которое развевается вокруг него, когда он высоко подпрыгивает, взмахивая руками. Он крутится так быстро, как только может, подпрыгивает так высоко, насколько хватает сил. Танцоры, и мужчины, и женщины, особенно внимательны к впечатлению, какое производит развевающаяся по воздуху одежда. Этот мир, в обычной жизни нагой, наряжается, чтобы танцевать. В танце применяются специальные движения, помогающие сделать тело ещё длиннее, – одежда как бы продолжает прыжок или взмах, когда тело уже не может это сделать. Потом все снова танцуют в том же ритме, каждый крутится сам по себе; дети тоже погружены в общий восторг, но не ошибаются и не сбиваются с ритма. Женщина, которой я случайно коснулся плечом, в свою очередь как бы ненароком, но плотно прижимается ко мне. Исходящий от неё запах пальмового масла и амбры, который я когда-то не воспринимал, теперь мне нравится. Ныне всё, что у меня есть, пахнет именно так и доставляет мне радость.
В час ночи я покидаю пляски и возвращаюсь домой – пора ложиться спать. Прямо над головой прокажённого висит Южный Крест. Наблюдая за танцами, я подметил кое-какие детали, которые заставили меня задуматься о странностях чувственной жизни негров. Влюблённой пары, какую можно встретить среди белых даже в деревнях, у чёрных я не наблюдал ни разу. Более того, я не только не видел любви между мужчиной и женщиной, но также не видел привязанности чёрного к чему бы то ни было. Чувство собственности у них почти отсутствует; стремление к роскоши и элегантности, носящее у негров весьма импульсивный характер, быстро угасает – так же, как и гнев. Сегодня негр покупает туфли, а завтра необходимость помнить о них его уже утомляет, и он их кому-нибудь дарит. Заработанные деньги он проигрывает в карты или, навестив свою деревню, оставляет семье и друзьям. Те, в свою очередь, их тоже проигрывают, пропивают или, в крайнем случае, делают какие-то пожертвования.
Что касается отношений между мужчиной и женщиной, естественных отношений, то у негров они выглядят странно уже на первый взгляд. Я останавливаюсь на этом моменте только потому, что не знаю ни одного писателя, который рассмотрел бы его подробно (как будто это не одна из важнейших сторон человеческой жизни). Я далёк от того, чтобы настаивать на абсолютной точности своего изложения. Явления такого рода требуют долгого и тщательного изучения. Да и рассказы белых, живущих среди туземцев, довольно противоречивы. Поэтому я рассуждаю обо всём этом лишь в той мере, насколько это позволительно путешественнику, обращающему внимание на детали, которые интересны сами по себе.
Обитая среди белых людей, мы не задаёмся вопросом, сколько мужчин и женщин образуют союзы – как пары, как любовники, как семья и как общество. У негров мужчины и женщины существуют абсолютно отдельно друг от друга. Есть сообщество мужчин и есть сообщество женщин. Эти два сообщества, совершенно разные, в силу необходимости сосуществуют, – как, например, живущие в разных стаях птицы, которые помогают друг другу и взаимодействуют для поддержания своих сил. Мужчина отделён от женщины собственной магией, собственными идолами, татуировками, тайной пола, образом жизни и даже собственным языком. Мужчину отделяет от женщины всё, а связывает с ней лишь встреча половых органов. Мужчине ближе друг, с которым он состоит в тайном союзе и говорит на языке, понятном только мужчинам, но никак не женщина, которая рожает от него детей, и которую он не любит, но и не презирает, просто она ему чужда и непонятна.
Доказано, что негру трудно вообразить себя индивидом. Он видит себя в кругу своих друзей, видит единое духовное существо, служащее одному и тому же идолу. Этот идол приказывает ему совокупиться с женщиной, чтобы она родила от него детей, которые привнесут новую силу в общий дух. Аналогично приказу к совокуплению, этот идол предписывает и акт людоедства, в результате которого поглощается дух жертвы и таким образом укрепляется общий дух. Новорождённый член племени, тот или иной член другого племени имеют одинаковое значение для укрепления родового духа. Но и соитие с женщиной, и акт людоедства – это то, что практикуется мужчинами лишь во имя идолов, в то время как отношения между людьми-мужчинами суть истинные племенные отношения, от которых зависит и сам идол. То же самое происходит и в женском сообществе, которое ведёт свою отдельную племенную жизнь.
Как я уже упоминал, негр, пожалуй, женщину не презирает, но и не любит. Он женится, чтобы иметь детей. Дети, если это мальчики, являют собой дух племени, они с раннего детства самостоятельно работают в поле, а если это девочки, то их можно продать, и они принесут прибыль. Женщина работает на мужчину и бывает нужна мужчине только тогда, когда ему в очередной раз захочется сделать её беременной; она беременна почти всегда, в это время соитие с ней недопустимо. Мужчина также соединяется с женщиной в ходе обряда, когда устраивается тамтам, таинство или ритуал. И тогда уже совершенно неважно, которая из женщин досталась какому мужчине, ревновать женщин тут вообще не принято.
Женщинам, чтобы они не домогались мужчин, делают обрезание, как только они вступают в пору девичества. Тогда же им
