Мы уже видели так называемый мир, который длился 25 лет. Это был грязный и зловонный мир, лживый мир, который людей превращал в зверей. И мы должны были спокойно жить в том мире, но не ради такого мира мы сейчас ведем эту по-настоящему священную войну. Могли ли наши двое детей быть по-настоящему счастливы без этой войны? Я сомневаюсь в этом. И поэтому в 22.00 выйду в холодную и ясную декабрьскую ночь, ступая по глубокому снегу… от одной позиции к другой… до наших передовых дозоров… и мои мысли будут еще ближе к тебе, чем раньше… я дома… и со слезами на глазах смотрю на звезды и мечтаю, что увижу там две пары сияющих детских глаз… думаю с гордостью и болью в сердце о чуде, что произошло в такую же тихую святую ночь.

Если русские сегодня нападут, ни один из них не уйдет отсюда живым. Мы все сейчас испытываем холодную ярость. И если заглянуть поглубже, мы испытываем настоящую гордость: ведь это благодаря нам, немцам [солдатам], миллионы других могут праздновать этот самый немецкий из всех праздников в мире и безопасности.

Четверг, 25 декабря 1941 г.

В ушах свистит ледяной ветер. Тяжелое оружие и тяжелые ящики с боеприпасами ложатся тяжелым бременем на плечи наших солдат, и они могут двигаться вперед, только сильно согнувшись. Длинной колонной мы идем на запад вдоль железнодорожной линии.

Отступление! Это совсем не то, что нам нравится, ведь мы больше любим наступать; мы из тех, кто всегда неутомимо движется вперед; мы даже не знаем, что означает это слово. И вот так наша колонна тащится вдоль дороги, безмолвно и по колено в снегу. Часто приходится бросать очередной ящик с боеприпасами, потому что солдат слишком ослаб, чтобы нести его дальше. 30 км – это довольно долгий путь. На каждой короткой остановке все мы бросаемся полумертвыми от усталости в снег, а когда нужно продолжить путь, каждый чувствует себя еще более измотанным, чем прежде.

Пятница, 26 декабря 1941 г.

В 4.00 мы пришли в Ивановку, насквозь промокшие, замерзшие, измотанные, – скорее мертвые, чем живые. Я хорошо теперь могу себе представить, что сам факт того, что ты отступаешь, действует на всех нас угнетающе. У многих проблемы с ногами. Лично я совершенно вышел из строя после того, как у меня от мороза образовались волдыри.

Было совершенно ясно, что для нас не оказалось места для постоя. Я со своим взводом нашел неотапливаемое помещение. Но и этого достаточно; все, что нам сейчас нужно, чтобы быть довольными, – это хоть какое-то место, где можно сесть.

Мы действительно не сможем выдержать еще один марш, подобный этому. Все говорят, что ходят слухи, будто нас в январе должны сменить. Вряд ли мы и дальше выдержим такую жизнь. Ведь у большинства солдат осталось только то, что на них. Все остальное было потеряно во время отступления, либо сгорело, либо было захвачено русскими. А если у тебя единственные носки, которые на тебе постоянно, то они вечно мокрые насквозь и со временем начинают расползаться. Вся наша обувь разбита вдребезги, рубашки и нижнее белье черные (мы не меняем их неделями) – и это только малость из того, как обстоят наши дела. Невозможно жить, если у тебя нет ничего, чтобы помыться или побриться.

Зима 1941/42 г.

(Газетная вырезка, скорее всего, из австрийской газеты)

ПАЛ ЗА ФЮРЕРА, НАРОД И ОТЕЧЕСТВО

Родился 21 апреля 1914 г., погиб 15 сентября 1941 г.

Девизом моей жизни было: «Я отважился!» И единственное, на что я надеюсь, – это то, что моя жена и ребенок, самое дорогое, что у меня есть, останутся верными и смелыми, что они будут с гордостью называть имена павших, которым выпала честь признать себя немцами и бороться за честь Германии.

Унтерштурмфюрер СС Хельмут Фришеншлагер, лейтенант Альпийского истребительного полка[53].

Фрау Аннемария Фришеншлагер,

урожденная Освальдер, Зальцбург,

Хейнрих-Хаубнер-штрассе, 2.

Комментарии Прюллера

В лучшие, наполненные самыми большими надеждами годы ты отдал жизнь в борьбе против большевизма. Я не знал тебя, Хельмут Фришеншлагер, наши жизненные пути никогда не пересекались. Для меня ты являешься одним из множества безымянных бойцов, которые с радостью и гордостью отдали самое дорогое за наш чудесный вечный народ, за нашего любимого фюрера и за прекрасную Германию. Только благодаря этой маленькой вырезке я обратил на тебя внимание.

Несомненно, жизнь вела тебя путем трудной политической борьбы, и, может быть, тебе пришлось заплатить за свою приверженность германским идеалам тюрьмой[54].

Несомненно и то, что ты пострадал от тех экономических условий, которые принесли бедствия всей нашей стране, и ты тоже считал те мартовские дни 1938 г.[55] своей личной победой.

Таким образом, твоя жизнь была освящена в высшей степени чистым идеализмом, и с самой ранней юности ты боролся за будущее Германии. И когда фюрер призвал всех нас на последний и решающий подвиг, ты, разумеется, был одним из тех, кто с радостью и энтузиазмом взял в руки оружие в борьбе за жизни своего народа и своих детей.

А теперь ты отдал свою жизнь, полную надежд, в возрасте 27 лет; ты отдал ее, честно выполняя свой долг перед народом, фюрером и Отечеством, возможно возглавив атаку своего подразделения. Ты погиб самой прекрасной смертью, о какой только может мечтать мужчина, смертью на поле боя. Но ты не умер; ведь все те, кого ты собрал вокруг себя, всегда будут помнить о тебе как о лучшем и самом верном товарище. Умирает лишь тот, кто гибнет бесчестно, а тот, кто погибает с честью, продолжает жить. Ты, Хельмут Фришеншлагер, отдавший свою жизнь за самые высокие идеалы[56], останешься в вечности, потому что ты пал, как герой, за свою страну, за величие своего Отечества.

Должен ли я говорить тебе, как благодарен тебе весь немецкий народ, должен ли я говорить тебе, как сочувствуем мы твоей жене и ребенку? Поручи их обоих нашей заботе, и наш народ никогда не оставит их.

Твоя могила, наверное, находится на плодородной Украине, может быть, в промышленном районе у реки [Северский] Донец, а может быть, дальше на север, в одном из дремучих русских лесов; я не знаю этого, но тем не менее, как твой товарищ, я должен сделать для тебя одно одолжение. Это будет последнее одолжение: как и подобает, я