И Арсений лучезарно улыбнулся.

– Прощайте, прощайте!

Павел Степанович нехотя начал подниматься со стула, он явно все еще не верил, что его отпускают. Чувствовал, что есть какой-то подвох. И оказался прав.

– Но все-таки перед уходом я хочу представить вас одному вашему старому знакомому. Уверен, вы будете рады его видеть. Прошу вас!

Павел Степанович как раз в этот момент сумел подняться со стула. Он развернулся в сторону двери, но тут же снова замер.

В дверях стоял мужчина лет шестидесяти. В глаза бросалось гладко выбритое лицо и аккуратная короткая стрижка. Лицо его показалось Фиме знакомым. Она мучительно рылась в памяти, пытаясь вспомнить, откуда же она знает этого типа, и не могла.

А вот у Павла Степановича таких вопросов не было. Он четко знал, кто стоит перед ним. И совсем этому не радовался. Он заметно стушевался, сгорбился и вроде как даже уменьшился в размерах под пристальным, немигающим взглядом стоящего в дверях мужчины.

Наконец он собрался с духом и пробормотал:

– Леня? Ты ли это?

И только тут до Фимы дошло, почему лицо мужчины кажется ей знакомым. Да это же Малкин! И как она могла его не узнать сразу? Ведь видела десяток его фотографий и даже любовалась одной его статуей. Оправдывало Фиму то, что на фотографиях Малкин был гораздо моложе себя нынешнего. А изваявший статую вообще сильно польстил внешности бандита. Впрочем, иначе он бы и не мог поступить.

В кабинете воцарилась тишина. Все глазели на бандита и пытались понять, он или не он. И все же это был он. Это был Малкин. И он молчал, не сводя глаз со своего бывшего соратника, на которого уже жалко было смотреть. Видимо, Павел Степанович все же что-то такое ему одному ведомое прочел на лице своего знакомого, потому что внезапно он сорвался с места и кинулся к Арсению с криком:

– Да, да! Я признаюсь! Это я!

– Что вы?

– Это я убил Михаила! И Тамару тоже я зарезал. Это легко было сделать. Они оба мне доверяли и не опасались. Кто я такой, чтобы они меня опасались? Жалкий червяк, который на ногах-то еле двигается. Больная старая развалина, которого ткни пальцем, он и развалится. А они сильные, здоровые, благодаря деньгам Полины богатые! Нет, они меня не боялись! А я их убил! Леня! Я сделал это не ради денег, а ради твоей Полинки! Не мог видеть, как эти сволочи, которым ты доверился, обирают и унижают девочку! Терпение мое не выдержало. И я им отомстил!

Леонард продолжал хранить молчание, ничем не выражая своего отношения к признанию приятеля.

И тот залепетал дальше:

– Конечно, я должен был дождаться, когда ты сам их покараешь. Но я же не знал, что ты жив. Я был уверен, что ты умер. Все вокруг так говорили. Леонард мертв, вот что я слышал со всех сторон все эти годы! И ты сам ни разу не дал знать о себе! Не прислал мне ни единой весточки. Ах, Леня, Леня, как же я рад, что снова вижу тебя!

Павел Степанович сделал движение, словно намереваясь шагнуть и обнять своего бывшего босса, но что-то в глазах Малкина заставило его переменить решение.

– Я вижу, что ты все еще на меня сердишься, – робко произнес он. – Не надо, Леня! Я же хотел как лучше. Полину – дочку твою – защищал. А что наша Полиночка это совсем другая девочка, я вообще не знал. Тамара с Михаилом держали это в строжайшей тайне. Они же понимали, чем им грозит такой обман. Ты бы их за такое жестоко наказал. Убил! Вот я сделал это вместо тебя. Ты меня поблагодарить должен. Они все равно заслужили смерть! Будем считать, что я просто исполнил твое пожелание. Поторопился немного, но все это ради тебя.

И все равно ему не удалось заслужить ни единого слова из уст бандита. И вот это отсутствие одобрения или порицания смущало Павла Степановича сильней всего. Он никак не мог нащупать нужную интонацию в разговоре со своим покровителем. Сбивался на откровенное заискивание, а потом начинал бить себя в грудь и чуть ли не требовать себе награды за свои труды. Неизвестно, сколько бы это продолжалось, но тут Леонард не выдержал.

Он поднял руки к потолку, словно призывая его в свидетели, а потом возопил в страшном гневе:

– Ничтожное порождение ехидны! Шелудивый шакал! Смердящая твоя шкура! Гнусная и паршивая тварь!

Все эти проклятия звучали в адрес Павла Степановича, который от страха совсем скрючился.

– Как смеешь ты хвалиться своими злодеяниями? Ты посмел взять на себя роль судьи, присвоил себе право карать или миловать! Уйди! Скройся с глаз моих! Не буди во мне прежнего зверя! Сколько лет удерживал его в себе, а вот чувствую – снова рвется наружу. Поди прочь! Ворог! Искуситель!

Злодея словно ветром сдуло с его места. Уйти, как того требовал от него Малкин, он не мог, из кабинета Арсения его не выпускали дежурные. Поэтому старик забился в угол и оттуда наблюдал за разгневанным «братом Косьмой», который все сильнее распалялся от одолевавшего его гнева.

– Прозорливец наш отец Варлаам! Предупреждал ты меня, что нельзя мне из скита уходить. Искушениями мир полнится. И точно! Все по твоему слову происходит!

Сила его гнева была столь велика, что все испуганно попрятали глаза. Один лишь Арсений шагнул вперед.

– Вы же знали, что Полина не ваша дочь, еще раньше, чем приехали! Потому и появились в городе, не дожидаясь двадцатилетия дочери! Откуда узнали?

– Сон мне был. Девочка вся в белом руки ко мне тянула. А вода с ее волос так и капала. Нехороший сон. Тревожно мне на сердце стало. Давно такого со мной не случалось, в обители жизнь мирная, а в моем скиту и того тише. А тут встревожился. Почувствовал, что надо мне назад в город. Прямо тянет. Вопреки предостережениям отца Варлаама все равно приехал. Первым делом я хотел с Михаилом поговорить, а его дома нет. Сбежал. Дома только Полина одна. Вышла она из подъезда, я смотрю на нее – и ничего не чувствую. Моя дочь или не моя, понять не могу. По лицу вроде как она, Полинка, а сердце молчит.

– Как же вы ее в лицо-то узнали? Ведь не виделись никогда?

– Фотографии мне ее присылали. Не каждый год, но раза три бывало, что получал. В том числе и уже взрослую фотку присылали. Но что-то меня все равно настораживало. Решил я за