Шрифт:
Закладка:
Сезон я закончил двумя чрезвычайно важными для меня ролями — Макбетом и Гамлетом. Я полагаю, очень немногие считали, что роль Макбета — в пределах моих возможностей; поэтому я был очень удивлен, когда Билли разрешил мне попытаться сыграть ее. Но в «Олд Вик» особая публика: если уж она приняла вас и поверила, что работаете вы в полную меру ваших сил, вы всегда можете рассчитывать на ее снисходительность и признательность.
Я думаю, что сыграл Макбета не без успеха, потому что впоследствии неоднократно встречал людей, которым понравился в этой пьесе. Я помню, что это была очень изнуряющая роль, и моя попытка сыграть ее неизменно казалась мне величайшей дерзостью.
Внешний облик моего Макбета был навеян, главным образом, рисунками Бернарда Партриджа, изображающими Ирвинга,— я видел их в программе юбилейной постановки этой пьесы в «Лицеуме». В последнем акте я делал грим с поседевшими волосами и налитыми кровью глазами, стараясь возможно больше походить на «загнанного голодного волка», каким, по описанию Эллен Терри, был Ирвинг: а в первой сцене я нес вложенный в ножны меч на плече, так же как делал Ирвинг. Я понимал, что при первом моем появлении это будет выглядеть очень живописно, но долго не мог придумать, как избавиться от меча потом, пока на одной из репетиций мне внезапно не пришла в голову мысль уронить его на землю в тот момент, когда ведьмы приветствуют Макбета как будущего короля,— такой жест вполне оправдывал слова Банко:
Макбет, ты вздрогнул? Неужель боишься
Их сладких слов?
В характерной роли для меня всегда крайне важно быть удовлетворенным своим внешним обликом. На репетициях я подолгу раздумываю о том, как буду выглядеть в спектакле, и если на первой генеральной репетиции мой грим оказывается удачным, я начинаю чувствовать себя во сто крат увереннее. Точно так же подобающий костюм — в роли, где он должен быть тяжелым и величественным,— сразу помогает мне найти соответствующие данному характеру движения и жесты. После того как актер несколько раз пробовал грим для характерной роли, лицо его начинает приобретать все большую выразительность. Фотографии, сделанные с актера на генеральной репетиции, ничего не раскрывают, они похожи на маску; это лишь набросок его намерений, подобно его игре на одной из первых репетиций. Но сфотографируйте актера еще раз после того, как он играл эту роль в течение двух недель, и вы увидите, что лицо его стало выразительным, что выразительность эта приобрела законченность и что глаза и рот передают теперь психологическую концепцию роли, так же как и положенный на них грим.
Однажды покойный Джеймс Эгейт, один из наших ведущих критиков, вломился ко мне в уборную примерно в середине утреннего спектакля. Хотя мы с ним уже встречались несколько раз, я, конечно, чувствовал себя весьма стесненно в его августейшем присутствии. Эгейт начал с любезного признания в том, что он потащился в театр с самыми скверными предчувствиями и что мой провал в роли Макбета заранее казался ему несомненным. Затем он заметил: «Я никогда не видел, чтобы сцену убийства играли лучше, и потому зашел поздравить вас именно сейчас. К концу спектакля мнение мое, вероятно, изменится, так как сыграть все остальное вы, конечно, не можете». Я пробормотал слова благодарности, и Эгейт вернулся на свое место. Всю вторую половину пьесы я играл, испытывая острый страх: мне казалось, что я переигрываю. Я был поражен, прочитав в следующее воскресенье критический обзор, где Эгейт положительнее, чем когда-либо, отзывался обо мне.
Несмотря на то, что визит Эгейта закончился благополучно, мне всегда становится не по себе, когда в мою уборную заходят критики: они, как и священники, неуместны за кулисами театра. Хотел бы я посмотреть, как принял бы меня Эгейт, если бы я неожиданно вломился к нему в кабинет, когда он в творческих муках создавал одну из своих ученых и остроумных статей!
На одном из утренних спектаклей «Макбета» в ложе сидела Мэрион Терри. Она не появлялась на сцене с тех пор, как в 1923 году сыграла графиню в пьесе «Высшее общество»: полгода спустя болезнь вынудила ее покинуть труппу. Место Мэрион заняла ее дублерша Мартита, которая вскоре после этого с цветами зашла справиться о состоянии больной. Ее провели в спальню к Мэрион. «Надеюсь, милая, вы играете эту роль в точности, как я?» — осведомилась больная и вновь откинулась на подушки.
В последние годы жизни Мэрион и Фред много хворали, но неизменно верили в целительную силу «доктора Грима». Работа помогала им бороться с истощением нервной системы и больным сердцем, которые сразили бы их на много лет раньше, не будь они оба людьми необыкновенно твердого характера, поразительной выносливости и силы воли. Когда у Фреда бывали приступы подагры, он играл первые два акта «Пурпурного цветка», опираясь на палку, но к середине пьесы его неукротимый дух брал верх над болезнью, палка летела в сторону, и Фред расхаживал по сцене с легкостью молодого человека.
*
Последним спектаклем моего первого сезона в «Олд Вик» явился «Гамлет». Я был счастлив, что в конце концов получил эту роль, но сомневался, сумею ли интересно сыграть ее. Я больше не верил, что гожусь на амплуа романтических юношей. В роли Ромео я не имел успеха, хотя уже играл ее раньше, а Ричард и Макбет, которые удались мне лучше, были ролями характерными. Еще в детстве я мысленно создал образы этих двух героев и без труда мог вообразить себя одетым в их костюмы. Репетируя и играя эти роли, я пытался полностью отрешиться от себя, чтобы сохранить надуманный образ свежим и живым, и чувствовал, что в какой-то мере это удавалось. Иное дело Гамлет. Мог ли я казаться достаточно благородным и достаточно простым, чтобы произносить эти чудесные, но затасканные строки так, словно думаю о них в первый раз? Мог ли я избежать подражательности в отдельных сценах и не сыграть их так же, как виденные мною актеры? Мог ли я вложить в эту роль свои
