Сали хмурится, чувствуя, как утренний кофе возвращается в виде липкой струйки кислоты, поднимающейся по горлу. Все становится более запутанным именно в тот момент, когда должно проясниться. Часы тикают, и очень даже громко. Что бы Сали ни говорил Торнам, Генри находится в большой, смертельной опасности. Через тридцать шесть часов индекс вероятности нахождения парня рухнет вниз графика.

И каковы шансы вернуть Генри Торна живым после трехдневного отсутствия?

Почти нулевые.

– Мистер Хинном? – зовет Сали и невольно делает шаг назад, когда уборщик в синем комбинезоне, прямо как заключенный, подходит ближе. «Да он же огромный»,– думает Сали, но его это не пугает. Даже немного выводит кислоту в кишечнике. Вымывает приливом – хоть и небольшим – адреналина.

«Этот мужик может разорвать ребенка пополам, даже не напрягаясь»,– думает Сали, но не со страхом, а со странной радостью. Ощущением… возможности.

Ощущение удваивается, когда Фред Хинном берет агента Эспинозу за руку, пальцы крепко сжимают руку Сали, эта хватка подобна тискам, и мышцы на обнаженных предплечьях перекатываются от нажима. Его улыбка, хотя и искренняя со стороны, кажется Сали какой-то пустой.

Зато глаза – совершенно другая история.

«Они живые»,– думает Сали и изо всех сил старается соответствовать небрежной улыбке великана, молясь, чтобы уборщику не пришло в разбитую голову сломать ему руку. У Сали такое чувство, что его пальцы тогда хрустнут, как зубочистки.

– Зайдете на минутку? У меня есть пара вопросов.

– К-к-конечно,– отвечает уборщик, и Сали оценивает это заикание,– мисс Терри сказала, что можно.

– Отлично,– отвечает Сали и отходит в сторону, пока неуклюжий мужчина проскальзывает в офис. Агент уже забыл об учителе математики и о звонке из офиса. Сейчас все его внимание сосредоточено на предстоящем допросе, потому что его нутро кипит, и совсем не от дерьмового кофе; от того, что делает его очень хорошим детективом. Это должно быть у любого хорошего агента,– пресловутое, банальное, но совершенно верное чутье.

И прямо сейчас оно подсказывает ему, что с уборщиком что-то не так.

Да, прямо сейчас. Точно. Внутренний голос все не замолкает. Он говорит ему – и довольно взволнованно,– что все может быть не так запутано, как кажется, и когда Сали садится напротив Фреда Хиннома, который переводит взгляд с диктофона на Сали, его широкое, непроницаемое лицо бесстрастно и безмятежно, улыбка исчезла, но глаза горят, Сали не удивляется тому, что улыбается во все зубы.

Как человек, заблудившийся во тьме, который заметил вдалеке яркий огонек.

7

ЯРОСТЬ.

Вот, что чувствует Генри, и ему плевать плевать плевать ПЛЕВАТЬ, что думают и чувствуют остальные, какие тупые и ужасные вещи проносятся у них в голове.

Да, ярость. А еще боль.

Он почти забыл, какую сильную боль испытывал после несчастного случая, месяцы физиотерапии, такая слабость, что он засыпал в слезах, но после побоев Пита его тело словно решило проиграть лучшие хиты: грудь болит, бедро ноет и горит от прикосновений, а каждый шаг будто посылает разряд тока. Но сильнее всего ранит и превращает эту боль в кипящую ярость его мужская гордость. Ему стыдно – стыдно за то, что он так по-детски плакал, когда Пит кричал, бил его и пинал ногами.

«Он всего лишь задира,– думает Генри.– А о задирах я знаю все, не так ли? Да, так».

Генри не терпится отомстить ему, проникнуть в разум и найти идеальную возможность причинить боль.

А еще есть Лиам. Предатель. Который сейчас идет рядом, наблюдает за ним, ждет, когда он убежит, спрячется или попытается улизнуть. Генри кажется, что это жалко. Если бы этот мужик когда-нибудь видел, как бегает Генри, то перестал бы так сильно беспокоиться, черт подери. Каким бы посредственным спортсменом ни был Генри Торн, этот статус исчез, когда его швырнуло в припаркованный BMW после того, как автобус раздавил его отца, как маленькую виноградину. Генри полетел. Как супермен без плаща.

С момента аварии у него были головные боли, иногда просто так болела грудь, а еще он слегка прихрамывал (по словам врачей, это на всю жизнь). Он компенсирует хромоту, как может, но знает, что она есть; это он понял, когда однажды вышел на школьную дорожку и попытался пробежать весь круг. Всего четверть мили.

Его хватило на половину.

Не потому, что он устал или был не в форме. А из-за больной ноги. Она ныла. Та самая нога, которая расщепилась на куски и выгнулась вбок, когда его отец… когда его отец…

Ладно, сынок, тише. Я тебя понял. Расслабься, Генри. Постарайся успокоиться.

Генри делает глубокий вдох, наблюдая за приближением линии деревьев.

«А теперь мне надо посрать, и этот белый выводит меня к деревьям, как собаку»,– думает Генри, и если и удивляется своей внезапной ненависти, то засовывает это удивление куда подальше, на задворки сознания, потому что сейчас он не собирается быть хорошим. Не будет вежливым. Он хочет причинить этим людям боль.

И очень сильную.

– Мы уже далеко отошли,– говорит Лиам, и Генри поворачивается.

– Хочешь, чтобы я сел тут у всех на виду? Ни за что,– Генри не боится отвечать Лиаму, потому что видит его беспокойство. Тускло-синий цвет негодования, грязно-оранжевый замешательства, багровые вспышки стыда. Он играет крутого – и Генри знает, что он и правда не хороший человек,– но в глубине души все это по большей части показуха. Да, возможно, он убил бы Генри, если бы понадобилось, но после инцидента тем утром бдительность Лиама ослабла; унылый, темный покрой его разума начал течь, и внезапно Генри начал читать его, как карты Зенера. Плюс. Круг. Звезда. Волны.

Сомнение.

– Если думаешь, что можешь убежать в лес, то ты ошибаешься. Помнишь наш вчерашний разговор?

– Да, я подойду к первому дереву, ладно? Вон тому.

– Ладно-ладно,– отвечает Лиам.– На, возьми,– протягивает он туалетную бумагу.

– Может, еще маленькую лопату? Чтобы закопать.

Лиам смотрит на горизонт, все еще протягивая бумагу.

– Ага, чтобы ты меня ей огрел? Нет, спасибо. Иди давай.

Генри берет предложенный рулон и идет за дерево. Стягивает штаны и присаживается на корточки над пятном черной грязи.

– Надеюсь, я не сяду жопой в ядовитый плющ,– говорит мальчик, и Лиам фыркает.

Пока Генри ждет зова природы, Лиам расхаживает взад-вперед, пиная носком ботинка пучки травы.

– Пока мы ждем, можно я дам тебе несколько советов, Генри?

– Если хочешь,– говорит Генри и испытывает облегчение, когда поезд наконец-то отходит от станции.

– В эти дни, пока ты будешь с нами… – пауза, а затем: – Мы плохие люди, Генри,