#женвилье #парижскиестрахи #парижскиебеды

В парижском пригороде Женвилье я стою у дома номер 17 по улице Басли. На перекрестке – панно с мечтательным мальчиком-негритенком и цитатой: «Мы сделаны из вещества того же, что и наши сны… Шекспир. “Буря”». Улица пуста и спокойна, как будто бы сюда не приезжали в дни терактов полицейские группы захвата.

В этом подъезде в квартире на пятом этаже жил с женой Шериф Куаши, отсюда он отправился вместе с братом Саидом убивать журналистов. Пришлось им убить еще и двух полицейских, одного из них – единоверца. Ограбить водителей двух машин, запереться на фабрике и нарваться на спецназ, который менее чем за минуту показал им, что собран совсем не из юмористов. Об этом потом сказали: «Напали на редакцию и были убиты в типографии».

О преступниках – либо плохо, либо ничего. Так мы привыкли. Но соседи по дому не видели от Шерифа никакого зла. Они говорят о нем как о скромном, спокойном молодом человеке, всегда готовом помочь. Так же хорошо отзываются о его жене, которая, впрочем, появлялась на людях только в никабе. Возможно, в других местах это бы вызвало большее любопытство, тем более что во Франции женщинам запрещается закрывать лицо в общественных местах, но в Женвилье большая и влиятельная мусульманская община.

Здесь селились алжирцы, приехавшие во Францию после войны. На внешнем виде города это никак не сказывается, если не считать фастфуда Halal Fried Chicken и брассери Chez Akil с кускусом на вынос. В городе есть своя мечеть, стоящая на улице имени писателя-коммуниста и главреда довоенной «Юманите» Поля Вайан-Кутюрье, но на одну мечеть – шесть храмов, католических и протестантских.

Мечеть – большое современное здание со следами вечного недостроя. Она закрыта между часами молитв. Точно так же закрыта находящаяся в ста метрах церковь Сен-Жан. Разница лишь в том, что на ограде Святого Иоанна висит лист с патриотическим призывом по поводу терактов, а на стене мечети ничего не висит.

Мечеть в Женвилье считается прогрессивной, здесь неизменно напоминают правоверным о законах интеграции. Поэтому знают Куаши: однажды он вслух возразил имаму и покинул молитвенный зал. Здесь о братьях говорят скорее с досадой – из-за них тень легла на всю общину. С радикалами мирным мусульманам еще труднее найти общий язык, чем с соседями-католиками.

На крепостного вида стене школы – благодарственная мемориальная доска в честь завершения войны в Алжире. Зато мосты, которые ведут из предместья в сторону Парижа, имеют другие надписи – в память о событиях 1961 года: убийствах полицейских, яростных демонстрациях 17 октября, когда взбунтовавшиеся алжирцы-иммигранты шли маршем на столицу и столкнулись на мостах с полицией. Их били дубинками, сбрасывали в реку, многие погибли. Теперь их дети и внуки хотят предъявить за это свой счет.

На школьных воротах висит объявление «Мы против невежества и варварства, за свободу и демократию. Наша школа – Шарли». Надпись надписью, тем не менее по всей Франции учителя сталкивались с проблемами во время минуты молчания.

Многие ученики не молчали. Они говорили о том, что журналисты сами виноваты, что их предупреждали по-хорошему (имея, видимо, в виду поджог редакции в 2011-м), так что они сами напросились. Официально подобные истории были зарегистрированы лишь в 70 школах из 64 тысяч в стране, но, вероятно, таких случаев больше. Министерство образования просило учителей разъяснить учащимся смысл происходящего, но тем уже все разъяснили родители: «Журналисты оскорбили пророка».

Школа во Франции – такой же символ рес-публики, как и президентский дворец. Бастион свободы, равенства и братства. Тут формально запрещено все, что разделяет учеников по полу, цвету кожи или религии их родителей. Тем большим ударом стало появление детского и подросткового исламизма уже на уровне начальных классов. Учителя испугались, потеряли лицо, и в полицию стали таскать младшеклассников, которые в присутствии родителей и следователей должны объяснять свои вольнодумные речи. При этом в праведном гневе никто не вспоминает, например, что нынешние убийцы, братья Куаши, в школе ничем подобным не славились. Их бывший учитель говорил, что с ними никогда не было проблем, они были «совершенно нормальными» учениками.

Теперь, когда пороховой дым рассеялся, многие пытаются понять, как палачи могли вырасти из двух молодых людей, которых и друзья, и учителя вспоминают со смешанным чувством ужаса и жалости.

Дама, которая отвечала за социальные программы в квартале, где они росли, рассказала о детстве Куаши. Семья без отца, где пятеро детей были на попечении матери, у которой не хватало денег даже для того, чтобы оплатить школьную столовую. Ей приходилось подрабатывать проституцией, и однажды, вернувшись из школы, дети нашли ее мертвой. Помогли ли братьям, любившим кино и детские книжки, школьные уроки равенства и братства?

Понятно, почему мусульманскую молодежь манит радости джихада. Она идет воевать, потому что это круто, потому что харизматичные проповедники обещают им высокую цель и смысл в жизни. Здесь, на родине, – борьба за пособие, заискивание перед маленькими начальниками на бирже труда, мелкие кражи, детская комната полиции, учеба, документы и налоги. Там – гуляйполе с верным калашом на ремне. Прощайте, родные, прощайте, семья! Их убивают, они едут, их не удержать, а когда они возвращаются, они покупают автомат и идут в ближайшую редакцию.