сидел там, в ванне, под душем, царапая себя и издавая пронзительный животный крик. Крик пойманного кролика или раненой крысы. Вид Картера и того, что его мучило, приковали меня к месту, паралич, который я не мог преодолеть, пока, наконец, крики Картера не оборвались. Он судорожно вскочил на ноги, а затем рухнул голый — или не голый — из ванны и лицом вниз на пол.

Движимый ужасом и зловонием одновременно, я повернулся, пошатнулся и, наконец, побежал во весь опор; я не останавливался, пока не оказался снаружи дома, когда внезапное смещение почвы не сбило меня с ног.

Из глубины я услышал ужасный стон, и когда он прекратился, я повернул голову, чтобы посмотреть назад. Как и в той легендарной сцене из шедевра Эдгара По, дом Картера рушился сам по себе, избавляя тех, кто собирался его снести, от лишних усилий. Дом превратился в пыль, щебень и руины, а вместе с ним и Картер, и всё, что осталось от его дяди; и я был бы лжецом, если бы сказал, что я не обрадовался этому…

XVIII

Но… это случилось почти семь лет назад, и с тех пор произошло многое. Во-первых, я разбогател, а во-вторых, я исследовал множество оккультных возможностей. Но что там было, на самом деле, исследовать? Кто-нибудь слышал о колдуне или любителе оккультизма, который пришёл в итоге к чему-то хорошему? Нет, потому что всегда есть цена, которую нужно заплатить.

И я не могу жаловаться. На этом пути было достаточно предупреждений, и, похоже, эти дхолы ориентируются по семилетним циклам. Так тому и быть — до тех пор, пока я не поступлю, как Картер, но… осмелюсь ли я рискнуть?

Во всяком случае, у меня есть пистолет, который я всегда ношу заряженным, и одно это должно гарантировать, что я не разделю его судьбу или любую другую подобную.

Что касается самой этой судьбы: я думаю, что уже сказал достаточно, но если вам всё ещё интересно, то давайте ещё раз вернёмся к сцене, когда я распахнул ту дверь и проник в импровизированную ванную Картера.

Он кричал там, под душем, который выпускал не только воду, но и извивающийся, непрерывный поток гниющих, вонючих лент плоти или того, что когда-то было плотью. Чудовищный поток разложения, который, наполненный собственной жизнью, накрыл Картера и прилип к нему, и заполнил его глаза, уши, нос и рот своей бурлящей массой, пока, наконец, не перекрыл его крики и воздух, и бросил его мёртвым на пол у моих ног!

Вот чем являлись на самом деле «спагетти" Картера…

Своё золото я оставляю тому, кто его найдёт. В конце концов, оно всё равно принадлежит Ктулху…

Перевод: А. Черепанов

Брайан Ламли

Оборотень

Brian Lumley «The Changeling», 2013

Солнце уже клонилось к закату, когда я, неторопливо шевеля ластами, доплыл до мелководья, бросил перед собой ружье для подводной охоты, и оно спокойно опустилось на песчаное дно в тихой воде, не более шести дюймов глубиной. Потом я перевернулся и сел лицом к морю. Сняв маску, загубник и ласты, я побросал все назад, на желтый песок у самой кромки воды. Я нисколько не боялся, что вещи унесет приливом или волной, ведь Средиземное море недаром зовется «бесприливным», не приходилось опасаться и больших волн в такой безветренный и ясный вечер, когда поверхность моря чуть морщила лишь легкая рябь — только что оставленный мной же след, нагнавший меня и лизнувший берег.

Когда я подплыл сюда примерно сорок пять минут назад, по берегу бегали люди — группа англичан, приехавших на выходные, — они как раз собирались в двухмильное обратное путешествие в многолюдный пансионат на выступающем мысу, который был не виден и не слышен из этого отгороженного скалами залива. Это скрытое от любопытных глаз местечко (залив? а может, бухта?) было совсем невелико, не больше ста ярдов из конца в конец, просто промоина, оставленная океаном в желтых утесах. Мягчайший песок и уединенность, а точнее, полное безлюдье, кристально-чистая вода, подводные скалы, образовавшие что-то вроде неглубоких рифов, огораживали бухту в шестидесяти футах от берега — в общем, всю картину в целом можно было описать одним слово: идиллия. Неудивительно, что художники так любят писать греческие острова, с их восхитительным освещением и выразительными ландшафтами, то пышными, то сдержанными, то выжженными подчистую. И снова, как в первый раз, я, осторожно спускаясь по грубо вытесанным из камня ступеням к отмели, подивился, что до этого тихого места, буквально рая земного, не добрались торговцы и предприниматели. Собственно, меня всегда тянуло к подобным уголкам — и Греция привлекала меня именно этим, — да, тянуло к таким уединенным бухтам, а особенно к этой безмятежной водной глади, к кротким волнам, лениво наползающим на берег.

Но где же неизбежная, почти (как мне иногда казалось) против воли навязанная таверна? Где ряды лежаков и пляжных зонтов — не говоря уж о загорелом служителе с его кошельком для купюр и звякающим на шнурке мешком, полным мелочи? Их не было здесь! Никакого намека!

О нет, по крайней мере одна попытка привнести сюда цивилизацию была сделана, а может быть, и не одна. Например, эти ступени, ведущие к заливу: кто-то должен был их вырезать. А немного дальше, у восточной оконечности залива — в том месте, где я вышел на сушу, прибыв сюда днем, — эта небольшая бетонная плита круглой формы и с отверстием в центре определенно служила некогда основанием для пляжного зонта, от которого не осталось и следа… хотя кое-что от него все же осталось: ржавеющий остов, без тканевого купола, полузарытый в песок у подножия утесов.

Разумеется, владельцы курорта едва ли одобрительно отнеслись бы к попытке посторонних лиц затеять здесь какой-то доходный бизнес, особенно если это могло составить им конкуренцию. Но почему же они сами не освоили этот местечко, чтобы разгрузить собственный пляж, довольно тесный? Впрочем, я, иностранец, не был знаком с тонкостями земельного права в Греции. Не исключено, к примеру, что залив находился под охраной государства или — почему бы и нет — вообще являлся чьей-то частной собственностью! Как полноправный и единоличный владелец небольшой коммерческой компании в Англии (которая имела дело с коллекционными монетами), я, с одной стороны, считал упущением и расточительством, что такой изумительный участок до сих пор не освоен, но с другой — возможно, легкомысленно и эгоистично — был счастлив, что залив сохранился в первозданном виде. По крайней мере на