Но они были не одни, хотя думали иначе. Карга, что сторожила сокровища, притаилась в той же комнате. Сидела, нахохлившись, у стены и походила на груду тряпья, поэтому ее и не заметили. Тут она заговорила.

— Вижу я ужасное, — сказала она. — Ужасное вижу я.

Монган и его слуга вздрогнули от неожиданности, вздрогнули и завизжали их жены. Тогда Монган раздул щеки так, что лицо его стало похоже на пузырь, и дунул он чародейское дыхание на каргу, чтобы окружил ее будто бы туман, и когда глянула она сквозь то дыхание, все показалось ей не таким, как она думала. И начала она перед всеми извиняться.

— Было мне злое видение, — сказала она. — Вкривь я смотрела. Печально, что начинаю видеть такое, какое мне померещилось.

— Сядь на этот стул, матушка, — сказал Монган, — да расскажи мне, что тебе померещилось. — Подсунул под нее пику, мак ан-Дав усадил ее с силой, и карга умерла на той пике.

Тут раздался стук в дверь. Мак ан-Дав открыл — за дверью стоял Тибраде, а с ним двадцать девять его людей, все они хохотали.

— Одной мили и вполовину не хватило, — укоризненно произнес мак ан-Дав.

Хранитель цитадели ворвался в комнату и уставился — то на одного Тибраде, то на другого.

— Хороший, урожайный год задался, — сказал он. — Ни разу не бывало, чтоб Тибраде плодились так, как в этом году. И снаружи Тибраде, и внутри, и кто знает, может, под кроватью еще найдутся. Не протолкнешься, — проговорил он.

Монган показал на Тибраде.

— Ты разве не знаешь, кто это? — воскликнул он.

— Я знаю, как он себя именует, — сказал хранитель.

— Ну так это Монган, — сказал Монган, — а эти двадцать девять человек — двадцать девять благородных из Ольстера.

При этой вести местные воины схватились за дубины, за палицы да за всякое, что под руку подвернулось, и люто и страшно напали на людей Тибраде, Тут пришел король Лейнстера, и когда ему доложили, что Тибраде — это Монган, он тоже бросился в бой, и Тибраде едва унес ноги в Келл-Комань, а с ним девятеро его людей, все раненые.

Следом вернулся король Лейнстера. Пошел в комнату к Дув-Лахе.

— Где Тибраде? — спросил он.

— Не Тибраде здесь был, — сказала карга, сидя на пике, и вполовину не мертвая, — то был Монган.

— Зачем ты его подпустила к себе? — спросил король у Дув-Лахи.

— Ни у кого нет большего права быть рядом со мной, чем у Монгана, — отвечала Дув-Лаха, — он мой муж, — добавила она.

И король вскричал в отчаянии:

— Я побил людей Тибраде! — И выбежал вон. — Пошлите за Тибраде, буду извиняться, — кричал он. — Скажите ему, что ошибка вышла. Скажите, это все Монган.

Глава восемнадцатая

Монган со слугой отправились домой, и (что может быть приятнее, чем воспоминание, освежаемое в беседе?) до поры до времени от успешного приключения было Монгану довольство. Но к концу того времени довольство развеялось, и Монган поначалу приуныл, а затем насупился, а следом захворал, как и в предыдущий раз. Ибо не мог он забыть Дув-Лаху Белую Длань, но и вспоминать о ней без тоски и отчаяния не мог.

Именно в хвори, что приходит с тоской и отчаянием, сидел он однажды, глядя на белый свет, что был черен, хоть и сияло солнце, и бесплоден и нездоров был мир, хотя плоды осени устилали землю, а вокруг царили радости урожая.

— Зима в моем сердце, — промолвил он, — и мне уже холодно.

Думал он и о том, что когда-нибудь умрет, и мысль эта не была неприятна, ибо полжизни его были вдали от него, на землях короля Лейнстера, а во второй полжизни, что осталась у него, — никакой соли.

Так размышлял он, когда появился на лугу перед ним мак ан-Дав, и Монган заметил, что мак ан-Дав бредет, как старик.

Двигался он маленькими неспешными шагами, коленки не расслаблял, а потому шел одеревенело. Одна ступня жалко вывернулась наружу, а вторая — скорбно внутрь. Грудь ввалилась, голова торчала и болталась там, где полагалось быть груди, руки скрючило впереди, ладони вывихнуты — одна на восток, вторая на запад.

— Как поживаешь, мак ан-Дав? — спросил король, — Плохо, — ответил мак ан-Дав.

— Солнца ли свет я вижу, мой друг? — спросил король.

— Может, и солнца, — ответил мак ан-Дав, с любопытством вглядываясь в желтое сияние, лившееся на них, — а может, это желтый туман.

— Что вообще есть жизнь? — проговорил король.

Усталость да измождение, — сказал мак ан-Дав. — Долгий зевок без сонливости. Пчела, потерявшаяся в полуночи, жужжащая у оконного стекла. Шум связанной собаки. Нечто, недостойное грез. Просто ничто.

— Как точно излагаешь ты мысли мои о Дув-Лахе, — промолвил король.

— Сам я думал о своем ягненочке, — сказал мак ан-Дав. — Думал о моем сокровище, моей чаше веселья, трепете сердца моего. — И тут разразился он слезами.

— Ахти нам! — сказал король.

— Но, — причитал мак ан-Дав, — имею ль я право жаловаться? Я лишь слуга, и, хотя никаких сделок с королем Лейнстера — да и вообще ни с каким королем — не заключал я, жена моя не со мной, будто сама она спутница владыки, как Дув-Лаха.

Монган опечалился за слугу и встал.

— Собираюсь послать тебя к Дув-Лахе.

— Где одна, там будет и вторая! — радостно воскликнул мак ан-Дав.

— Ступай, — сказал Монган, — в Рат-Дескирт, что в Бреге99; знаешь такое место?

— Знаю, как мой язык знает мои же зубы.

— Дув-Лаха там, повидай ее и спроси, что мне предпринять.

Мак ан-Дав сходил и вернулся.

— Дув-Лаха говорит, чтоб ты шел к ней немедля, ибо король Лейнстера странствует по своим землям, а Кевин Кохлах, колесничий, домогается к ней с любовью и хочет, чтобы она с ним сбежала.

Монган отправился в путь, и вскоре — поскольку шагали день и ночь — оказались они в Бреге, пробрались в укрепление, но не успели войти, как пришлось убраться: короля Лейнстера предупредили о приходе Монгана, и он миг в миг вернулся к себе.

Когда люди Ольстера заметили, в каком состоянии Монган, — очень расстроились и из сострадания к своему королю все сплошь заболели. Благородные предложили ему пойти войной на Лейнстер, убить тамошнего короля и вернуть Дув-Лаху, но Монган не одобрил.

— Ибо, — сказал он, — то, что утратил я по собственной ошибке, должен вернуть собственным умением.

Молвил он так, и дух его воспрянул, и позвал он мак ан-Дава.

— Знаешь, друг мой, — сказал Монган, — не могу я вернуть Дув-Лаху, покуда король Лейнстера не велит