Шрифт:
Закладка:
- Ты?!
- Я.
- Что ты тут делаешь?!
- Это моя машина. Я собирался ехать домой, стоял у офиса, пропускал другой автомобиль. Ты села ко мне в машину и сказала – поехали. Но не сказала – куда.
Именно теперь у меня перед ногами разверзлась бездна. И оттуда вырвался, как из жерла вулкана, столп всего того паталогического – а теперь я поняла вдруг отчетливо, что мое чувство к Данилу носило явно паталогический характер – всего того неправильного, гадкого, унизительного и подлого, что связывало меня с человеком, который сидел за рулем. Темно-серой, обжигающе-жгучей ядовитой дымной полосой оно неслось передо мной. Все началось тогда, на даче, потом вся моя ложь ему, его раскаяние в том, в чем виноват не был, потом вечер репетиции свадьбы и его лицо, искаженное болью. И вишенкой на этом серо-черном ядовитом торте – та унизительная встреча в Карелии. И уже не в детальках в виде болезненней дефлорации или его предложения после дело было. А в том, как это было холодно и расчетливо сделано. Да ж, настоящая вишенка, венчающая все.
И теперь… теперь к этому человеку, который, кроме ненависти и презрения, не испытывает ко мне ничего – а я его люблю не просто по-прежнему, а еще сильнее – вот к этому человеку я села в машину. Сама.
Что он подумал? Что я ему навязываюсь? Что я его преследую? Что я от него чего-то хочу?
О боже, это невыносимо! Что ты за человек, Данил Доценко, что постоянно оказываешься там, где можешь причинить мне больше всего боли? Зачем я только согласилась на Лёнькино предложение?!
- Я думала, это такси. Я вызвала такси, меня ждал серый «фольксваген»…
- А на номер ты не посмотрела?
Нет, конечно! Это же я! Я отчетливо сознавала, как глупо, жалко и, главное, неправдоподобно звучат мои слова. Он точно думает, что я специально села в его машину.
Как же это… невыносимо.
В лобовом стекле нам навстречу летели снег и ребра ЗСД. Так, будто нас проглотила огромная змея и сейчас проталкивает внутрь. Меня точно так же поглотило душное, не дающее дышать отчаяние.
Нет. Ни секунды больше я тут не буду.
- Останови машину.
- Я не могу.
- Останови машину! – голос мой с каждым слогом становился все громче.
- Здесь нельзя останавливаться, - Данил ненадолго оторвал взгляд от лобового стекла, и я увидела его профиль. Все такой же болезненно красивый. - Надо дождаться съезда.
Я не могу ждать. Я не выдержу. Ты разве не видишь, что я задыхаюсь рядом с тобой? Задыхаюсь от твоих равнодушных вопросов и ровного голоса. Задыхаюсь от твоего презрения. От того, что ты обо мне думаешь?!
- Останови немедленно! – закричала я, подавшись вперед.
- Да говорю же тебе – не могу! – Данил тоже в ответ повысил голос. – Посмотри вокруг, где тут остановиться?!
Но вокруг были лишь ребра змеи, которая стремительно засасывала меня в свое нутро, полное отчаяния.
- Останови, слышишь, останови немедленно!
- Да не могу я остановить, пойми! Лиля, не веди себя, как дура!
Это «дура» что-то обрушило во мне. Наверное, оборвало ту тонкую ниточку, на которой я еще пыталась держаться.
Закричала я совсем оглушительно.
- Немедленно, немедленно останови. Сейчас же!
- Прекрати! – так же оглушительно заорал Данил.
Но я его уже не слышала. Еще подавшись вперед, я вцепилась ему в плечо и орала в ухо.
- Останавливайся! Я хочу выйти!
- Ты с ума сошла! – Данил попытался оторвать мою руку со своего плеча. - Сядь на место! Как смогу - остановлюсь!
- Немедленно! – я попробовала дотянуться до руля. – Немедленно останавливайся!
- Лиля!!!
Сквозь лобовое стекло все так же летел снег. Летели ребра ЗСД. И летели полоски отбойника. Под визг шин что-то кричал Данил, а я, как в замедленной съемке, наблюдала, как нас разворачивает боком поперек змеи. Как отбойник заслоняет собой лобовое стекло. Скрежет металла, звон стекла, чудовищной силы удар, в бок мне бьет моя сумка, а я лечу, лечу, лечу.
И улетаю в темную бездну.
_______
ЗСД - Западный скоростной диаметр, внутригородская платная автомагистраль в Санкт-Петербурге.
Сначала была головная боль. Потом - все остальное. Я открыла глаза и застонала. Свет резал глаза, и я тут же зажмурилась. Даже это простое действие вызвало новый прилив головной боли. Я лежала и дышала. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Вдох-выдох.
И мы опять играем в любимых.
Я открыла глаза и резко подскочила – оказывается, я лежала. Волна острой головной боли снова окатила меня, но даже она отступила на второй план. Я вспомнила.
Летящая в лицо лента отбойника, развернутая поперек дороги машина, удар, скрежет металла, брызги стекла. И…
Я вскочила на ноги. И только после этого додумалась оглядеться сквозь пульсирующую боль в висках.
Судя по обстановке, я была в больнице. Светло-зеленые стены, две койки. Я прикрыла глаза и сделала над собой мыслительное усилие. Ноги у меня подогнулись, и я осела обратно на кровать.
Я в больнице потому, что мы попали в автомобильную аварию. Мы – это я и Данил. И если я здесь, в больнице с адской головной болью, то где Данил?
А он был за рулем. Он сидел впереди. Он был там, куда пришёлся удар.
От открывшейся мне ужасной перспективы я снова застонала и уткнулась лицом в ладони. Судя по тому, как отозвалось болью лицо – у меня оно разбито. Но это не имело никакого значения. Сейчас вообще ничего не имело значения. Кроме одного.
Где Данил и что с ним?!
Он был впереди. Машина ударилась в отбойник – и ударилась передней частью. Он наверняка пострадал сильнее, чем я. И если у меня разбито лицо, и, судя по головной боли, сотрясение, то у него… то он… у него должны быть более серьёзные повреждения и травмы. Именно поэтому он сейчас не на соседней койке в этой же палате. Именно поэтому. А не потому что…
Нет, пожалуйста, нет. Только не это.
Я начала раскачиваться. Боль, гораздо более сильная, чем головная, растекалась по всему моему телу. Мне было одновременно холодно и жарко. Начался озноб.
Вдох-выдох. Вдох-выдох. Вдох-выдох.
И мы опять играем в любимых.
У нас семья атеистов. Как говорит папа – мы верим в теорию Дарвина и закон всемирного тяготения. Но сейчас я испытала острое непреодолимое желания молиться.
Пусть с ним будет все в порядке. Заберите его только у меня. Заберите его только у меня и насовсем. Отдайте той, которая достойна. Которая будет любить, заботиться, беречь. Которая никогда не причинит ему боли. И которая никогда, никогда-никогда не подвергнет его жизнь опасности.
