Но ты хоть рада?

Я киваю, улыбаясь сквозь пальцы.

Патти обнимает меня за плечи.

– Даже забавно, что вы с сестрой почти одновременно проходите через одно и то же. Какие же вы милашки!

– Гм.

– А Кэсси в курсе?

– Про Рида?

Мне даже его имя произносить неловко. Я отнимаю руки от лица, но сердце все еще бешено колотится.

– Не думаю. – Я закусываю губу. – Не знаю. Нас что, было очень вчера слышно?

Патти вскидывает брови.

– Да нет же. Боже мой… Не в этом смысле. – Я пытаюсь скрыть улыбку. – На лестнице. Шаги там. А не что-то еще. Все, молчу.

Она хлопает меня по плечу.

– Кажется, это хорошая идея.

Я вскрываю конверт сразу же, как только она уходит. Любимая открытка Рида. Самая крутая из всех – с королевой Елизаветой, у которой отпадное выражение лица, в стиле: идите на фиг – а снизу значится: «Наблюдаю и храню молчание».

Внутри Рид написал: «Я слежу за каждым твоим движением, но ничего не говорю… Пока что». И подпись: «С любовью, Елизавета».

Боже мой. Какой же он дурачок. Вот ведь странный. Не могу перестать улыбаться.

А еще, может быть, мне самую малость не по себе. Потому что сегодня днем у нас общая смена. И потому что в последний раз, когда мы виделись, мы целовались.

Что хорошо.

Лучше, чем хорошо. Лучше лучшего.

Но теперь я не знаю, что надеть. Волосы в ужасном состоянии, а я все вышагиваю по комнате туда-сюда и не могу остановиться. Вперед-назад, от шкафа к зеркалу.

Вообще я хочу одеться как обычно. Быть обычной и милой. Хочу, чтобы Рид считал меня милой. Симпатичной. Красивой. И не хочу, чтобы он решил, что вчерашняя ночь была ошибкой. Он так, конечно, не подумает, но одеться нужно правильно.

К сожалению, ничего – ни-че-го — в моем шкафу сегодня на мне не сидит.

Нужно взять себя в руки, принять золофт и успокоиться на фиг.

Наверное, надену юбку. У меня есть темно-желтая юбка, чуть короче, чем все остальные, но, думаю, с колготками будет то что надо. Я надеваю ее со своей синей кофтой в цветочек. Смотрится глупо, так что я ее снимаю и меряю другую. А потом еще одну. И еще шесть других кофт – и, наконец, возвращаюсь к самому первому варианту – с кардиганом сверху прокатит.

Идеальный осенний наряд. В июле. Но блин, задолбало возиться, пусть будет так.

Я выхожу на улицу, и меня встречает приятный солнечный денек. Даже дышится легко. Я собралась рановато, так что иду длинной дорогой через центр, мимо фиолетового дома и магазинов. Утром в будни здесь тихо. Все вокруг подернуто дымкой и пронизано спокойствием – не считая того, что творится у меня в животе. А когда я дохожу до «Бисселя», внутри у меня начинается настоящий салют, гремит уличный оркестр и взрываются ядерные бомбы.

Из-за Рида.

Патти рассказывала, что живот функционирует почти что как второй мозг. Это называется энтеральная нервная система. Она располагается в желудочно-кишечном тракте и, чувствуя, что рядом враг, выпускает щедрую порцию гормонов. Этот механизм называют «Борись или беги». Наверное, с влюбленностями нечто похожее. И с парнями.

Конечно, Рид мне не парень.

Но живот принимает его за врага. Я считаю это научным доказательством того, что со мной происходит нечто страшное. Влюбляться – это страшно.

Не то чтобы я влюбилась. Скорее просто немножечко запала.

Вижу его и улыбаюсь. Честно, не могу ничего с собой поделать. Он стоит за кассой на стойке, которая высится между нами, как Великая Китайская стена.

А вот и Дебора.

– Ура, ты пришла, – говорит она. – А нам только что привезли новую партию чашек. Не хочешь распаковать их и приклеить ценники?

– Конечно, – отвечаю я и бросаю взгляд на Рида.

– Я помогу, – вызывается он.

Его маму это удивляет.

– А я думала, тебе нравится стоять за кассой.

– Да, но чашки мне нравятся больше.

– Буду знать, – говорит Дебора и отправляет нас в подсобку.

Я закрываю за собой дверь. С секунду мы просто смотрим друг на друга. Может, я даже утратила дар речи.

На Риде кофта не совсем в его стиле – белая с длинными синими рукавами. Волосы взъерошены, глаза кажутся почти золотистыми.

Я жутко энтерально волнуюсь.

– Не знаю, что делать в таких ситуациях, – выдаю я наконец.

Он смеется.

– Я тоже.

Я сажусь на пол, спиной к стене, и прикрываю ноги юбкой. Рид опускается рядом.

– Получила твою открытку, – говорю я.

– Мою открытку? – вскидывает брови он.

– Ой, простите. Получила открытку Елизаветы.

Рид серьезно кивает.

– Очень мило с ее стороны.

– Ага. Правда, немного… угрожающе?

– Хм. – И снова ямочка на щеке. – Может, она ревнует.

– Может.

И на секунду повисает пауза.

Я закусываю губу.

– Наверное, нам надо поговорить.

– Или не надо, – отвечает он.

– Да, помолчать тоже приятно, – замечаю я мягко.

И тогда его ладонь находит мою. Наши пальцы переплетаются.

– Жаль, что на двери нет замка, – добавляю я.

– Жаль, снаружи моя мама. – Он сжимает мою руку и тихо, на выдохе произносит: – Я так хочу тебя поцеловать.

Я смеюсь.

– Ох, прямо от сердца отлегло.

– Серьезно?

Я киваю, уткнувшись ему в плечо. Делаю глубокий вдох.

– Ты вкусно пахнешь.

– Дезодорантом? – спрашивает он.

Я улыбаюсь.

– Собой.

– Думаю, это мой дезодорант.

– Ну, я рада, что ты им пользуешься.

Он целует меня в голову.

– А теперь вернемся: у тебя отлегло от сердца оттого, что я хочу тебя поцеловать? Разве вчера ночью это не было понятно?

Я пожимаю плечами.

– Или утром? – Он достает телефон и листает сообщения. – Посмотрим. Вот я пишу, что целовать тебя – это лучшее, что случилось с моим ртом. А тут – что это даже лучше «Кэдбери». «Кэдбери», Молли.

– Знаю.

– Тогда как ты перешла от «лучше “Кэдбери”» к тому, что я не захочу целовать тебя снова?

– Не знаю. – Я улыбаюсь. – Просто решила не делать поспешных выводов…

– Ну… – Рид бросает взгляд на дверь, словно ожидая, что к нам вот-вот вломится его мама. Потом набирает воздуха, нежно касается ладонями моих щек.

И целует меня.

– Ой.

– Со мной можешь делать любые выводы, – говорит он. – Какие угодно.

– Ты имеешь в виду… – начинаю я.

Но он перебивает:

– Да.

– Ты даже не знаешь, что я хотела спросить, – смеюсь я.

– А это не важно. – Он целует меня снова. – Хочу ли я тебя поцеловать? Да. Хочу ли пойти дальше? Да. Готов ли не торопить события? Да. Хочу ли быть твоим парнем? – у него слегка надламывается голос, но продолжает он