— Гут, — сказал щуплый и посмотрел ему на ноги.

— Бах, бах! — выкрикивал Липатыч и показывал, как рвутся мины.

Это немцев заинтересовало больше. Они сгрудились вокруг карты и стали переговариваться. А щуплый подошел к Липатычу и взял его за плечи. Тот неуверенно улыбнулся.

— Зитцен, — сказал немец и, нажав на него, посадил на гусеничные траки.

Дальнейшее произошло очень быстро. Немец нагнулся и ловко стащил с Липатыча сапоги. Лида засмеялась. Сашка дернул ее за руку, но она продолжала смеяться неудержимо и заразительно. Щуплый подмигнул ей, тоже засмеялся и начал переобуваться.

— Пошли домой, — категорически потребовал Сашка.

Уходя, ребята видели, как Липатыч в рваных немецких сапогах рысцой бежит впереди вездехода.

Глава седьмая

В начале ноября стояли сухие морозные дни. Зима не торопилась. Временами пролетали редкие снежинки, ненадолго показывалось солнце, скупо освещая искромсанные колесами поля, и, не задерживаясь, пряталось за горизонт.

Резервные части 4-й немецкой танковой группы заняли все окрестные деревни. В Иванове немцы поселились в лучших домах. Резали уцелевший скот, заставляли день и ночь топить печи, по вечерам чистили оружие и горланили песни.

Три дня Сашка пропадал неизвестно где. Лида уже стала беспокоиться за него, когда однажды под вечер, выглянув в окошко, вдруг увидела, что он направляется к ее дому. Она не сразу узнала его. Шапка сдвинута на затылок, во рту папироса и даже походка совсем другая. Он шел, почти не сгибая ног в коленях и нелепо размахивая руками. По пути он небрежно кивнул встречному немцу и что-то сказал ему, видимо, смешное. Немец осклабился.

С минуту Сашка стоял у крыльца, разглядывая аккуратную фанерную дощечку на дверях Лидиного дома. На дощечке красивыми буквами было написано по-немецки: «Немцам не заходить — тиф». Такую меру предосторожности Сашка придумал сразу, как только немцы поселились в деревне.

Лида выбежала ему навстречу и обеспокоенно спросила:

— Ты где пропадал?

Сашка не спеша прошел в комнату и уселся на диван.

— Так, делишки кое-какие были, — с нарочитой небрежностью сказал он. — Знакомства заводил.

— С немцами?

— Да. Мировые фрицы. Я им сказал, что отец у меня немец. Поверили, дураки. Пачку сигарет дали. Можно сказать, подружились.

Сашка закинул нога за ногу и с независимым видом достал светло-зеленую коробку сигарет.

— Понюхай, как пахнет. И серебряной бумагой обернуты, как шоколад. Культура. Не то что наша махорка.

— Саша, — тревожно сказала Лида, не отрывая глаз от его отчужденного лица. — Подойди ко мне. Только брось вначале сигарету.

Она сжала ладонями его лицо и очень пристально поглядела ему в глаза. Сашка потупился, и сразу пропал его независимый вид.

Он стоял перед ней, вытянув руки по швам, и улыбался смущенно и виновато. Лида облегченно вздохнула.

— Ты чего? — пробормотал он.

— Ничего. Теперь все в порядке. — Она легонько оттолкнула его от себя. — Иди садись и рассказывай. Только больше не притворяйся.

Сашка спрятал сигареты в карман, но на диван не сел. Теперь это ни к чему. Представление окончено.

— Сейчас Марсианин придет, поговорим все вместе. Новость такая, что с ума сойдешь.

Но Лида была не любопытная. Она согласилась ждать и ни о чем не спрашивать.

Вместе с Леонидом Дунаевым пришел Вовка Фирсов.

— А ты у дверей постой! — крикнул ему Сашка. — Чтобы никто не входил.

Вовка обиделся.

— Нужно что-то делать, — сказал Сашка. — А что — не знаю. Помните, весной в футбол играли? Так вот, тот толстомясый здесь. Голову даю на отсечение, что он. Мне его морда на всю жизнь запомнилась.

Сашка поймал себя на мысли, что он обращается к одной Лиде, вроде как она здесь старшая, и он докладывает ей свои наблюдения. На самом деле так оно и было, он отлично понимал, что без нее не сделает и шага, но чтобы у других не создалось такое впечатление, он решил кое-что припомнить ей из прошлого.

— Говорил тебе, нужно было в милицию заявить. Не послушала. Их бы задержали, а там бы нашли, что пришить.

— Кто же знал, Саша, — сказала Лида, сильно взволнованная его рассказом.

— И никакой он не турист, а штурмбанфюрер Хартунг. Я точно узнал.

— Как-как? — подал голос Вовка.

— На посту не разговаривают, — оборвал его Сашка. — А что это такое, я и сам не знаю.

Но Леонид, оказывается, знал и это.

— По-нашему говоря, это нечто вроде жандармов.

— У, гад, — вырвалось у Сашки. — А я-то думаю, отчего его так солдаты боятся.

— В каком доме он живет? — спросила Лида.

— Он не живет здесь. Только приезжает. Каждый день, и всегда в одно и то же время. Я три дня за ним следил. И машина у него не такая, как у других, а в желтых и зеленых пятнах. Маскируется, сволочь. И заходит только в один дом, где Михайловы жили. Видали, какой домина! Теперь его майор ихний занял. К нему, похоже, ездит. Мне бы еще денька два — и можно поточнее узнать. Солдаты там не злые и все знают.

Желая доказать, что он там чуть ли не свой человек, Сашка было снова вынул сигареты, но, уловив укоризненный взгляд Лиды, тут же спрятал их обратно, так что Вовке не удалось даже рассмотреть, что это такое. Леонид к этому жесту остался совершенно равнодушным.

— Это дело нужно выяснить досконально, — сказал он. — Чтобы все убедились, а не один ты.

— Сейчас он подъедет, даю голову на отсечение, — поклялся Сашка, показывая на старинные часы в деревянном футляре — Бежим! Как раз успеем.

На улице они разошлись в разные стороны и заняли наблюдательные посты, а Сашка сунул в рот сигарету и, лениво поглядывая по сторонам, зашагал вдоль деревни. А спустя четверть часа ребята вновь собрались у Лиды.

— Ну? — вызывающе спросил Сашка, когда молчание, как ему показалось, слишком затянулось.

— По-моему, ты ошибся, — спокойно констатировал Леонид.

— У того живот был больше, — сказал Вовка.

— Живот! — презрительно бросил Сашка. — Тогда он в гостях был и молоко наше лопал. Потому и живот. А теперь война. Небось боится, что убьют и рыжая другому достанется.

Сашка повернулся к Лиде, ища у нее поддержки.

— Не знаю, ребята, — призналась она. — Я ведь его мельком видела. И запомнила только зеленую шляпу.

— Все равно он гад! — взорвался Сашка. — Видали, какая на нем шуба? На лисьем меху. А под ней черный мундир.

После этого снова наступило молчание. Хотя и думали все об одном и том же, но никто не осмеливался перешагнуть незримую черту. Понимали: решившись на что-то, они взваливают