шествия было «Собрание русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга». Эту организацию возглавлял священник Георгий Гапон. Он и повел демонстрантов к Зимнему дворцу.

Но каким образом священник оказался во главе рабочего движения? Как такое могло произойти в стране, где Церковь была полностью подконтрольна государству? У Церкви тогда не было Патриарха, ее официальным главой считался царь. Все решения Святейшего Синода принимались от имени Его Императорского Величества, и даже награды церковные выдавались священникам от его же имени. Церковь была лишена самостоятельности, ею фактически управлял светский чиновник — обер-прокурор Синода. Он был «оком государевым» в этом коллегиальном органе, состоявшем из нескольких архиереев и нескольких протоиереев.

И, тем не менее, Церковь совсем не была полностью подконтрольна царской власти. Более того, в Церкви, как и в российском обществе в целом, уже произошло внутреннее расслоение. Большинство духовенства принадлежало к консервативному крылу, безоговорочно поддерживало царскую власть, не участвовало в политике. Но было и иное крыло — «прогрессивное». Пусть еще совсем малочисленное, оно давало о себе знать через выступления в печати — как церковной, так и светской.

Георгий Гапон был нетипичным священником. Выходец из крестьянской семьи, выпускник Полтавской духовной семинарии, он принял священный сан в том же 1894 году, что и Тихон Шаламов. Потом поступил в Санкт-Петербургскую духовную академию, но спустя год бросил учебу и занялся проповедью среди рабочих. Его популярность быстро росла, на его выступления собирались тысячи человек. Созданное по его инициативе «Собрание русских фабрично-заводских рабочих» стало первой легальной рабочей организацией в России.

После «кровавого воскресенья» Гапон скрылся. Его остригли, переодели в гражданское платье и привели на квартиру Максима Горького, где он написал послание рабочим, призывая их к вооруженной борьбе против самодержавия.

Спустя несколько дней он пересек границу и перебрался в Швейцарию. Там сблизился с деятелями российского революционного движения, включая Ленина. Снял с себя сан.

А в России, между тем, революция шла полным ходом. Вся первая половина 1905 года прошла в стачках и забастовках, завершившись восстанием на броненосце «Потемкин». В августе манифестом Николая II была учреждена Государственная Дума. Октябрь ознаменовался Всероссийской политической стачкой, итогом которой стал царский манифест о даровании гражданских свобод. В декабре было подавлено вооруженное восстание в Москве.

В течение всего года в крупных городах страны проходили еврейские погромы. Революция подняла со дна народной жизни все самое темное, что накапливалось в ней веками и сдерживалось царским режимом. Многовековая ненависть к евреям выплеснулась в массовые расправы над ними.

По всей стране прокатилась волна политических убийств. В июле 1906 года был убит известный политический деятель Михаил Герценштейн. В Первой Государственной Думе (которая к тому времени была распущена) он представлял интересы крестьян, призывая к принудительному изъятию земли у частных владельцев.

Среди тех, кто откликнулся на его кончину, был священник Тихон Шаламов. В Софийском соборе он совершил панихиду, после которой произнес проповедь. В ней он изложил свое политическое кредо, настаивая на том, что Церковь не должна уклоняться от участия в жизни страны:

— Говорят, политика — не дело Церкви. Правда, христианство не указывает форм правления; оно живет, успешно выполняя свою миссию и в восточных деспотиях, и в республиканских странах. Правда, церковная кафедра — не для провозглашения политических платформ от крайне правых и до крайне левых. Но Церковь как учреждение вечное может и должна откликаться на те или другие явления общественной жизни, освещая их светом Христова учения.

И далее раскритиковал ту пассивную позицию, которую, по его мнению, Церковь заняла во время революционных событий:

— Уклонение Церкви от политических явлений не привело к добру Она оказалась, с одной стороны, стесняема государством и в лице некоторых своих представителей стала оправдывать такие грустные явления народной жизни, как крепостное рабство, гонение свобод, порицать великую идею народного представительства. С другой стороны, борцы за народное дело, друзья народа, не надеясь встретить от представителей Церкви сочувствия своему великому служению за счастье народное, стали сторониться духовенства и даже, к великому горю, охладевать к Церкви.

Проповедь показывает, что священник стоит всецело на стороне «борцов за народное дело». Он верит в то, что для Церкви настало время новой миссии:

— Она должна перевоспитать своим материнским попечением и общественные формы жизни, создать истинно христианскую цивилизацию, насадить царство Божие на земле — она должна отныне подавать свой голос в общественных делах.

Эти слова вполне созвучны тому, что мы читаем о священнике Тихоне Шаламове у его сына: «Отец уверял, что будущее России в руках русского священства, и именно русскому священству сужден самой судьбой путь государственного строительства и обновленчества — и государственных реформ, и личного быта…

Духовенство еще не сыграло той роли, которая ему предназначалась судьбой — дав им право исповедовать и отпускать грехи всех людей — от Петербурга до глухой зырянской деревушки, от нищего до царя… Это должно быть священство мирское, светское — живущее вместе с народом, а не увлеченные ложным подвигом аскеты вроде старчества, монастырей… Церковь должна быть светской, мирской, жить мирскими интересами, а в самой мирской жизни быть началом разума, культуры, образования, цивилизации».

Писатель точно уловил суть того направления в церковной жизни, которое олицетворял его отец и которое приведет его в ряды обновленцев. В традиционной Церкви — с ее иерархической структурой, с ее удаленностью от политической борьбы — ему было тесно. Ему, как и Гапону, хотелось социальной активности. Он хотел, чтобы Церковь встала во главе движения за народные свободы. И даже в страшном сне не мог помыслить, чем обернется для Церкви «власть народа», когда самодержавие будет свергнуто.

Кстати, Гапон был очень тщеславным человеком: в этом сходится большинство его биографов. Священнику Тихону Шаламову, если верить его сыну, тщеславие было не чуждо, и скромность он не считал достоинством.

С Гапоном роднила его и жажда социальной деятельности: «Отец, чрезвычайно активный общественник, беспрерывно открывал то Общество трезвости, то воскресные школы, то участвовал в митингах, которых было тогда очень много». Он «вечно спешил на какие-то заседания, собрания — уже за завтраком было видно, что он давно вне дома».

С проповеди памяти Герценштейна, по свидетельству Варлама, у его отца «начинается длительная, активная борьба с архиереями, которые, на грех, приезжали один черносотеннее другого».

С апреля 1906 года Вологодскую кафедру возглавлял епископ Никон (Рождественский), известный на всю Россию церковный публицист и общественный деятель. По убеждениям он был монархистом и антисемитом, в своих статьях громил жидов и «жидовскую печать». Проповедь отца Тихона вряд ли могла обрадовать такого архиерея.

Впрочем, и священника вряд ли радовало соседство с епископом