Шрифт:
Закладка:
Потом Шамиля принимали дядя Низи и дядя Миша. А Саша в очередной раз убеждался в том, что народ русский середины не знает, либо уж на виселицу, либо на пьедестал.
В начале октября Никса пригласил Сашу к себе на чай и торжественно выложил на стол очередной номер «Колокола».
— О! — сказал Саша. — Давненько Александр Иванович про меня не писал. Или там что-то другое?
— Про тебя, про тебя! — подтвердил брат.
Заметка касалась учреждения школы имени Магницкого и была вполне лестной.
'Ему все уши прожужжали, что он набрал сброд, — писал Искандер (то есть Герцен), — но Великий князь стоит твердо. Когда небезызвестный Муравьёв-вешатель подробно расписал ему, что именно за сброд, Александр Александрович его вежливо поблагодарил и сказал, что теперь будет знать, кто нуждается в помощи и кому назначить стипендию.
Кстати должны предупредить. Великий князь, возможно, не вполне понял, с кем беседовал. Муравьёв не только вешал героев Польского восстания, не только побывал в Петропавловской крепости по обвинению в причастности к делу наших мучеников свободы — декабристов. Он вышел оттуда с повышением.
О, конечно, он вспоминал потом, что назвал имена только тех, кто уже был арестован или умер, или смог уехать за границу. Но это говорил он.
Откуда тогда чин статского советника?'
— Хорошо, что папа́ не в Петербурге, — заметил Саша, дочитав, — может, остынет к возвращению.
— Твоя-то в чём вина? — спросил Никса. — Здесь больше не про тебя, а про Муравьёва.
— Моя вина в том, что мне льстит Герцен.
— Он и папа́ льстил.
— Уже нет, — вздохнул Саша. — Никса, а что сейчас в Госсовете? Ничего интересного?
К сокращению «Госсовет» брат уже привык.
— Не-а, — сказал Николай, — один банковый кризис. Всё ищут, на чём бы сэкономить, и всё получается, что на военных расходах.
— Ну, почему бы и нет? — сказал Саша. — Проблема Шамиля решена.
Саше вспомнилась одна малоизвестная песня Высоцкого. Вечером он её попытался подобрать на гитаре. Но реалии были совершенно не для 19-го века, да и текст он помнил не полностью.
Папа́ всё не возвращался. А без него с песенкой делать было нечего.
Ещё неделю спустя Саша получил письмо из Киева, от Пирогова.
Глава 21
'Мы взяли плесень из палаты, где лежат пациенты с гнойными ранами, — писал Пирогов, — пока пытаемся её вырастить. Будем испытывать бактериях, которые выделил из гноя Склифосовский.
Но говорить о результатах пока рано.
Однако у меня есть новость, которая, возможно, вас заинтересует.
11 октября в здании Киево-Подольского уездного дворянского училища мы собираемся открывать воскресную школу для взрослых, чтобы учить их грамоте и арифметике.
Это идея профессора Павлова. Обучение будет бесплатное. Учителя тоже готовы работать бесплатно. Нужно только помещение.
Школу основали 17 студентов Киевского университета святого Владимира и один студент Киевской духовной академии. Она предназначена для мальчиков из детей ремесленников и рабочего класса, не имеющих ни времени, ни средств посещать обыкновенные училища.
Я знаю, что вы мечтали о всеобщем начальном образовании и всеобщей грамотности. Нам еще до этого далеко, но пытаемся сделать шаг в эту сторону'.
В тот же вечер Саша был у Елены Павловны в Ораниенбауме. Гогель взялся сопровождать.
Она обняла внучатого племянника, Григорий Федорович поклонился и поцеловал её руку.
Саша показал письмо Пирогова.
Принцесса Свобода прочитала, посмотрела вопросительно.
— Плесень — это наши с Николаем Ивановичем дела, — объяснил он. — Пытаемся создать лекарство от… много чего. Там про школы. Я думаю, что по воскресеньям помещение школы имени Магницкого будет всё равно пустовать, и там можно открыть такую же школу.
Елена Павловна задумалась.
— Конечно, это будет очень простая публика, — признался Саша. — Может быть, даже крестьяне, не только ремесленники и рабочие. Но, наверное, не очень много. В школе Магницкого всего-то десять человек.
— Я согласна, — сказала Мадам Мишель. — Даже, если их будет сто. Но нужно разрешение попечителя учебного округа.
— Кто сейчас?
— Иван Давыдович Делянов, я могу ему написать.
— Я бы хотел с ним познакомиться, — сказал Саша. — Думаю, всё равно придётся взаимодействовать.
Елена Павловна написала попечителю записку и отправила с лакеем.
И села с гостями пить чай.
— Кто такой Делянов? — спросил Саша. — Что о нём известно?
Саша подумал о том, что хорошо бы заказывать досье сразу у Третьего отделения. Нет, ничего плохого. Но надо же понимать, что за человек, с которым ты собираешься вести дела. Он уже год занимается кустарщиной, расспрашивая знакомых. А так бы сразу папочка.
Но он оставил эту мысль при себе.
— Делянов — армянин на русской службе, — сказала Елена Павловна.
К армянам Саша относился с симпатией, как к древней христианской нации, склонной к интеллектуальной деятельности. Да и в 179-й армяне водились.
Но информации было маловато, и фамилия незнакома.
— Что окончил? — спросил Саша. — Где служил?
— Юридический факультет Московского университета, если не ошибаюсь, — сказал Гогель.
— Звучит достойно, — прокомментировал Саша.
Общая альма-матер, значит.
— Служил во Втором Отделении, — добавил Гогель.
— Кодификация законов? — поинтересовался Саша. — Под началом Сперанского?
— Точнее не знаю, — сказал гувернёр. — Но возможно. Мог застать.
— Весьма образован, — добавила Елена Павловна, — кроме немецкого, французского и латыни, знает английский.
Ответ от Делянова Саша получил только вечером: Мадам Мишель переслала его в Царское село. Попечитель писал, что очень польщён и будет безмерно счастлив принять Великого князя на следующий день в субботу 10 октября или, когда Его Императорскому Высочеству заблагорассудится.
— Утром делать визиты не вполне прилично даже для Великого князя, — поучал Гогель. — Так что лучше после двенадцати.
Попечитель жил на Невском проспекте в доме номер 40, что напротив Гостиного двора, рядом с армянской церковью Святой Екатерины. Дом был двухэтажным с высоким полуподвалом, и попечитель занимал квартиру на первом этаже.
Хозяин встретил в передней, раскланялся, пригласил на чай.
Он был невысокого роста, в возрасте папа́, но уже с обширной лысиной на голове, крупными чертами лица, большими выпуклыми глазами и типичным армянским носом. Лицо было гладко выбрито и
