Шрифт:
Закладка:
Джерри, Тиффани и Закари были миловидными детьми, светловолосыми и синеокими, внешне пошедшими в Трумана, что в своё время очень радовало Бетани – она так и не примирилась со своей внешностью и потому была счастлива тем, что ни один из её детей не скопировал ни единой черты её портрета. Однако по нраву дети пошли именно в Бекс – громкие, весёлые, неугомонные, жаждущие внимания и движения. Труман был из очень тихих людей, однако казалось, что от его тихого нрава его дети не унаследовали ни грамма. Хотя чем старше становился Закари, тем больше в его характере проступал Труман: в подростковом возрасте он заметно притих, вдруг стал застенчив и неуверен в себе, с чем всегда буйные Геральт, Шон и Джерри пытались бороться своими методами, но что побороть до конца так и не смогли.
Дети быстро прошли акклиматизацию – они знали нас с пелёнок, так что вопрос заключался только в их осознании того, что они больше никогда не увидят своих родителей, и в их привыкании к новым спальням. Шону пришлось потесниться – в его комнате появилась двухэтажная кровать и ещё один шкаф, – а Тиффани я отдала своё рабочее пространство: комната, в которой я писала свои пейзажи, была небольшой, но с полноценным окном и местом не только для кровати, но и для шкафа, и для стола.
Я пожертвовала не только своим рабочим пространством. Я отдала в жертву практически всё. С четырьмя маленькими детьми, которых нужно обслуживать двадцать четыре часа в сутки, остаётся мало времени на себя. Я готовила, стирала, прибиралась, отскребала, играла, гладила, штопала, успокаивала, убаюкивала, собирала, выслушивала, одевала, купала, безоговорочно любила всех с одинаковой силой – круглосуточно.
Рисовать я стала ещё до знакомства с Геральтом и Бетани. Как в возрасте пятнадцати лет взяла в руки набор простых карандашей в попытке сотворить портрет, так и не выпускала их, а перед рождением Шона с головой ушла в акварельную живопись. Однако с непредвиденным расширением нашей семьи рисовать мне стало негде – в доме не осталось ни одного свободного уголка, всё пространство было занято детским присутствием, порой пугающе походящим на хаос. Но соглашаясь становиться матерью для детей Бекс и Трумана, я в полной мере осознавала, на что иду. Конечно, я не смогла расстаться с рисованием сразу, кажется, оно всю мою жизнь незримо просачивалось через мои пальцы, но всё же уже совсем скоро я обратилась из художницы-домохозяйки (до сих пор художница была именно на первом месте) в маму-домохозяйку, которая помнит все школьные мероприятия и лишь иногда вспоминает о пылящихся на чердаке красках и холстах, а вспоминая, позволяет себе выпить пару бокалов вина для смягчения удара. Не реализовать себя – что может быть хуже? Однако же я не сожалею. Дети выросли прекрасными, любимыми, в счастье и хотя не в том достатке, который нам с Геральтом хотелось бы им предоставить, но зато в здоровом психологическом климате, который, надеюсь, им хотя бы немного помог в их взрослой жизни…
Мы с Геральтом больше не родили. Соглашаясь на опеку над тремя не своими детьми, я фактически подтверждала свой отказ от рождения собственного ребёнка. Геральт это понимал. Он знал, как долго и как страстно я грезила о втором ребёнке. В то время мы уже были готовы завести его. Геральту было сорок пять, мне тридцать шесть, Шону одиннадцать – это был идеальный и, пожалуй с учётом наших возрастов, последний шанс обзавестись вторым ребёнком. Мы только-только приступили к попыткам зачатия, когда дети Бекс остались сиротами. Содержание ещё одного ребёнка означало бы для нас банкротство и переход черты очевидной бедности, и всё равно я расплакалась, когда в конце месяца у меня началась менструация – втайне я надеялась, что три незащищенных половых акта, которые мы совершили до трагедии Бекс, всё же дадут плоды, и тогда бы мы что-нибудь придумали: я устроилась бы на официальную работу или мы обеднели бы окончательно, но у меня была бы собственная дочь, рождённая мной лично – это ли не счастье?! С появлением у нас Джерри, Тиффани и Закари мы вновь начали тщательно следить за предохранением. Но я всё равно была счастлива – дети Бекс стали для меня такими же родными, каким был для меня Шон.
Помимо ребёнка, в тот год мы планировали завести собаку. Я не заводила её раньше из-за панического страха матери, а позже из-за занятости младенцем, но Шон уже подрос и сам заговорил о собаке. Мы с Геральтом втайне сговорились подарить щенка на его двенадцатый день рождения, хотя оба прекрасно понимали, что этот подарок скорее будет сделан больше мне, чем Шону. Хорошо, что в то время мы не успели обзавестись псом – что бы мы тогда с ним делали? Сразу после посещения приюта у Тиффани обнаружилась серьёзная аллергия на собачью шерсть – у неё слезились глаза, чесалась кожа, она часто чихала. Мы перепроверили, чтобы быть уверенными наверняка – реакция организма Тиффани на собак была однозначной. Я была расстроена, но смысл обижаться на реальность? Пришлось и на этой мечте поставить категоричный крест с искренней вывеской на нём: “Ни о чём не жалею”.
Кроме детей у нас была ещё одна очень важная забота – мать Геральта. Она жила на соседней улице и, несмотря на преклонный возраст, помогала нам с детьми, однако время брало своё. За четыре месяца до того, как мы потеряли её, в возрасте восьмидесяти пяти лет она не смогла отказаться от предложения, от которого отказывалась последние пару лет, и переехала жить в наш дом. Ей требовался уход – при относительно сильных ногах у неё открылся сильный тремор рук, поэтому я одевала её, кормила и помогала справлять нужду в унитаз. За несколько дней перед смертью она вдруг призналась мне в силе своей благодарности за то, что я взяла на себя воспитание детей её дочери, за то, что ради этого отказалась от идеи родить ещё одного собственного ребёнка, отказалась от карьеры художника и даже от собаки… Корнелия была замечательной свекровью, так что я и без её слов прекрасно знала обо всех её потаённых чувствах и потому не
