тонкими плетистыми руками, узловатыми, как ветки, и я в ужасе и ярости обламывал эти ветки одну за другой, одновременно отгоняя от себя ногами демона с птичьим лицом и бесконечно длинным кривым клювом. Хрюканье, клекот и шипение перекрывали даже вой призрака, а ко мне словно вернулись либо утраченные, либо никогда не дарованные силы. Я вцеплялся в заплывшие жиром щеки свинобеса, оставляя на них кровавые полосы, я бил кулаками чью-то мохнатую харю, отшвырнул, наконец, на дорогу паука и вырвал пучок перьев из желтого гребня птицы. Ужас и ярость переполняли грудь, мысли исчезли, осталось только желание выжить, прогнать, убить, стереть проклятую нечисть с лица земли! Исходящий от их тел мерзкий смрад, кошмарная какофония во мраке. Сопение, вой, удары по телу, крики боли.

Они все-таки одолели меня, их было больше. Паук опутал липкой паутиной, птица-демон ухватил когтистой лапой за загривок, прижимая к земле, а хряк навалился сверху тяжелым жарким телом. Я вскрикнул от омерзения и бессильной ярости.

* * *

— Это ты здорово придумал, Акимыч, ее камнями сбивать.

— Ну а как еще? Я же шпагой до нее не доставал, как ни прыгай. Да и камни насквозь пролетали, пока не сообразил, что нужно по горшку на ее голове лупить, как он свалился, так ее и сдуло…

— Ну, что, как там наш околдованный? Нимис, ты вообще живой?

— Живой, — простонал я, выталкивая языком песок изо рта, — можно, Гус с меня слезет, а?

— Вот непонятно, — сказала Ева, — то он мешка поднять не может и весь из себя такой тонкий, звонкий и на последнем издыхании, то пинается, как дикий осел.

— Он по тебе сильно заехал? — спросил Акимыч.

— Я-то ладно, я ледяную броньку успела скастовать, а вот Лукасю, похоже, несладко приходится.

От стены послышался стон.

Я сел на дорогу. Не так уж и темно, фонари на крепостной стене зажжены — качаются себе, мотыльки вокруг них вьются. В голове еще звенели остатки многоголосого эха.

— Так дело не пойдет, — сказала Ева, пытаясь натянуть на голое плечо оторванный рукав. — Как только откроют ворота — первым делом…

—… пойдем завтракать, да?

— Да, Акимыч! Конечно, завтракать! Набивать твое бездонное пузико вкусняшками! А потом, вторым делом, на аукцион. Будем приобретать Ниму шмотки на ментальную защиту. Если всего один здешний менталик с ним такое творит, то представьте во что наш клан-лидер превратится, когда в него две-трое менталиков свою силу вливать начнут, под контроль взяв. Мы же его не удержим.

— Прекратите говорить обо мне в третьем лице, — промямлил я, — я уже вполне в здравом уме. Что это вообще было?

— А вот что это было, — сказал Акимыч и протянул мне небольшой глиняный горшок, пахнущий серой, перемазанный углем и жиром. К дну горшка тряпочкой была привязана длинная белая редька.

— Это что⁈

— Та девчонка.

— Наваждение это, — сказала Ева, — и, что характерно, автор этого наваждения сейчас преспокойно может торчать себе где-нибудь среди вон тех сосен и готовить вторую серию. Пойдемте-ка прямо перед воротами сядем, там на них, вроде, какие-то охранные амулеты висят, может, там поспокойнее будет.

— Не понимаю, — сказал я, кое-как поднимаясь на дрожащие ноги, — она же обозначалась как непись, как такое вообще может быть?

— Так наваждения и должны принимать вид обычных людей, в Альтрауме — неписей. Полная идентичность, черта с два различишь, пока они концерт не устроят.

— Вообще различишь, — сказал Гус, — раз они по земле не ходят.

— Эта не ходила, а другие, может, и пойдут. Всеми двенадцатью здоровыми крепкими ножками. Лукась, ты как там, оклемался?

Лукась в разорванной рубашке, с повисшим на грудь отодранным воротником сюртука показался из теней. На бледном животе у него темнел кровавый отпечаток ботинка. На меня портье бросил взгляд, выражавший крайнее неудовольствие.

— Извини, пожалуйста, — сказал я, — рубашку я тебе дам, у меня хорошие, новые, чистый батист. Мне очень жаль, но я совершенно себя не контролировал.

— А надо бы контролировать, — буркнула Ева, — проверь в своих параметрах, у тебя сопротивление к ментальным атакам не появилось?

Я погрузился в самоисследование.

— Нет.

— А потому, что ты вообще не сопротивлялся! Расслабился и делайте со мной что хотите! Тебе нужно стать злее, недоверчивее, научиться сомневаться в том, что ты видишь.

— О, поверь, в последнем деле я мастер. Я огромный специалист по сомнениям всех видов и цветов.

— Ты сомневаешься в себе! И доверяешь — всему вокруг! А нужно — наоборот. Знать, что в мире есть только ты и твоя воля, а все остальное — иллюзия, лживая и противная… в общем, материал, из которого ты можешь делать все, что захочешь, если захочешь как следует.

— Дурдом какой-то, — вздохнул я, — так жить нельзя.

— Миллиарды людей так живут и распрекрасно себя чувствуют. Посмотрим, вдруг когда шмотки на ментальную защиту первый раз сработают, ты хоть принцип поймешь — как говорить «нет!» тому, что пытается контролировать тебя, твою голову и твою жизнь, тогда и сопротивление начнет расти. Жаль только, что твой ведьмовской навык роста сопротивлений на менталку не сработает…

Я все еще держал в руках горшок с редькой — бросать их тут совершенно не хотелось, кто знает сколько в этой редьке еще магии осталось. Засунул в инвентарь, в городе в мусор кину.

* * *

Оставшаяся ночь прошла достаточно спокойно, даже удалось вздремнуть, привалившись к городским воротам. Возможно, охранные амулеты — длинные полосы белой бумаги с красными знаками, шуршащие и развевающиеся на ветру, — как-то отпугивали таинственного повелителя редек, либо у того нашлись и дела поинтереснее, чем с нами развлекаться. Стража отворила ворота точь в точь с первым лучом солнца, и мы ринулись в первую же лапшичную, двери которой уже были гостеприимно распахнуты и даже одаривали проходящих запахом варившихся овощей и темного острого соуса. Наевшись, мы как-то незаметно отрубились вповалку на толстых зеленых циновках, и хозяин лапшичной не возражал, только счет, который он нам выставил после пробуждения, заставил Еву сжать губы в ниточку.

— Я этого носить не буду, — сказал я.

— Будешь, — сказала Ева, — ты будешь это носить, ты будешь в этом есть, ты будешь в этом даже спать, пока мы не покинем Таосань, или пока у тебя не появится собственной десятки в ментальном сопротивлении.

— А нельзя было что-то менее кошмарное приобрести? Колечко там или сережку — я недавно нашел в ухе еще пару дырок.

— Нищим выбирать не приходится. Вещи на менталку и у нас дорогие, а здесь цены на них просто зашкаливают. Про бижутерию забудь, она нам не по карману. Даже за эту дрянь я заплатила, между прочим, двести золотых, и ты сейчас наденешь ее на свою дурацкую голову. К тому же тебе-то какая разница? Ты себя не видишь, это нам на все это любоваться.

Я взял протянутую конструкцию. Это была шапка? Шлем? Берет? Войлочный горшок с которого свисали многочисленные шнурки — все в разноцветных бусинах. Из войлока высовывались длинные пружинки, одна даже с гайкой, а из шишака наверху торчал маленький, но бесспорный ветряк-пропеллер.

— Давай, надевай.

Я внутренне взвыл, но натянул этот ужас на башку.

— Если ты что-то говоришь, то я все равно не слышу, эта штука мне уши прижала.

— Ничего, их можно вытащить. Тут типа прорезей есть, ну-ка, дай, вот как-то так.

— А это не вредно для ушей, когда они так в разные стороны топырятся? — спросил Акимыч.

— Ты не представляешь насколько мне все равно, вредно это для ушей или нет.— сказала Ева. — Достаточно того, что за нами повсюду таскается древнеисторический маньяк-убийца с полутораметровым мечом, не хочу еще иметь и клан-лидера, который в каждую секунду готов превратиться в комок орущего и царапающегося безумия.

— Да, — сказал Лукась, — выглядит непрезентабельно, но на фоне того мухоморного безобразия, в котором разгуливает Акимыч, даже не очень бросается в глаза. По крайней мере расцветка даже сдержанная, А нельзя эти крылышки перекрасить? Нет? Ну, ладно. Теперь напомните мне, пожалуйста, какие у нас дальнейшие планы?

— Нам нужно найти рыбника, — сказала Ева.

— Ага, отлично, — сказал Акимыч, — а как мы будем его искать? Город-то немаленький.

Ева пожала плечами и направилась к одному из стражников, прохлаждавшихся у ворот аукциона. Стражники здесь были красивые, в пестрых стеганых халатах с нашитыми металлическими бляшками, в высоких шапках с многочисленными рожками, с каковых рожек свисали флажки… хм, может, в Таосань я и не буду так уж выделяться головным убором.