Шрифт:
Закладка:
Звали его Николай Эрдонов, и был он то ли князь, то ли граф, то ли чей-то внебрачный сын. Высокий, красивый брюнет с узенькими усиками, он казался вполне комильфо, правда, глаза подкачали: слегка навыкате, серо-голубые, бесцветные, как у снулой рыбы, они вовсе не лучились дружелюбием, скорее наоборот, искоса бросаемые на полузнакомых людей взгляды казались какими-то гаденькими, липкими. Может быть, оттого, что, по слухам, сей господин устраивал у себя дома некие таинственные и чрезвычайно мерзкие оргии, о которых было не принято говорить вслух. Впрочем, мало ли что болтали? Вон, Американец – тоже любитель оргий, еще тот черт! Кстати, не для оргии ли он всех сюда и собрал? Ну да, ну да, одни мужчины, без женщин… Ах, наверняка, наверняка что-то такое будет… Не на страсбургский же пирог все пришли?
Что ж, в мыслях своих Денис отнюдь не ошибся. Нет, поначалу все шло вполне себе пристойно: после красного вина открыли шампанское, а потом все как-то плавно перешли на водку.
– А выпьем-ка, друзья, за славную нашу победу!
Ну кто ж откажется за победу выпить? Правда, можно было бы уточнить, за какую именно, но как-то уж обошлись без занудства.
После третьей стопки князь Петруша Вяземский вдруг поднялся на ноги, с шумом отодвинув стул, и, конфузливо щурясь, вытащил из внутреннего кармана сложенный вчетверо бумажный листок:
– Я тут это… кое-что набросал, господа… Тебе, Денис Васильевич!
Денис не успел и слова молвить, как Американец уже захлопал в ладоши:
– Вот это славно! Вот это – давай! Давай, давай, Петро, не тушуйся!
Молодой человек откашлялся и с выражением прочел:
Давыдов, баловень счастливый
Не той волшебницы слепой,
И благосклонной, и спесивой,
Вертящей мир своей клюкой…
Князь Вяземский, к слову, был тот еще графоман, однако эти его стихи Денису очень понравились. Особенно фраза «бесстрашный в ратном поле, застенчив при дверях вельмож». Да, наверное, так оно и бывало… иногда…
– Ну, ты уж и скажешь – застенчив… – рассмеялся граф Федор. – Это Денис-то? Ну-ну…
Между тем растроганный до глубины души Давыдов тут же вскочил и, обняв молодого князя, высказал ему всю свою признательность, предложив выпить за дружбу и за друзей.
– Вот это замечательный тост! Славный! – Американец первый же и поднял бокал.
Все выпили, после чего обласканный аплодисментами пиит откланялся, сославшись на дела.
– Какие такие дела? – начал было Толстой.
Однако ж Вяземский остался непреклонным:
– Да вот, дела, брат. Матушка с загородной дачи едет… Надобно встретить, да так… То да се…
– А, ну раз матушка… И все же! На самом интересном месте, друг!
И впрямь на самом интересном… После ухода Вяземского пошло-поехало! Проводив молодого князя, хозяин вальяжно хлопнул в ладоши и предложил гостям пройти в его домашний театр. Прямо так и молвил: «В мой домашний театр, мол, добро пожаловать! Антре, силь ву пле!»
У Давыдова – а, впрочем, не только у него одного – от удивления глаза на лоб полезли. Ну, Федор, ну, собака, силен! Вот, говорят, бретер, авантюрист, шулер, а поди ж ты, театр свой завел, меценат хренов. Новый Майков, однако…
Гости тоже перешептывались, с интересом поглядывая на графа, а уж тот просто млел от удовольствия, нежился, словно мартовский кот на солнышке, – и правда ведь произвел фурор. И пусть театр оказался всего лишь не шибко-то большой залой с несколькими креслами для зрителей и запрятанной под синей бархатной портьерою сценой, пусть… Все же это был самый настоящий театр!
– Тысяча курток для папы Карло! – забывшись, восторженно бросил Дэн.
– Каких-каких курток?
– Сбылась мечта Буратино, ага! Да не бери в голову, Феденька. Скажи-ка лучше, что там у тебя за спектакль?
– А вот увидишь! Вы все увидите. Вот прямо сейчас.
С важностью записного конферансье Американец подмигнул собравшимся и, махнув рукой, крикнул куда-то за сцену:
– Начинайте! Commencez! Je vous en prie!
Появившиеся непонятно откуда слуги задернули плотными шторами окна, по обеим сторонам сцены трепетно зажглись свечи. За портьерою, в глубине сцены, глухо зарокотал барабан, ему принялась вторить флейта, и под бравурную трель рояля, наконец, медленно раздвинулся занавес, явив взору гостей очаровательную юную нимфу. Гибкое, тронутое золотистым загаром тело нимфы прикрывала лишь коротенькая греческая туника, голову украшал длинный голубой парик, забранный серебряным обручем. Этакая Мальвина!
Денис хмыкнул: ну так и есть, «Приключения Буратино» начинаются. И граф Федор Толстой – в роли Карабаса-Барабаса, а прилизанный красавчик Эрдонов… Дуремар, наверное.
Между тем юная красавица начала свой танец, поднятые вверх руки ее изогнулись, все тело словно пробежало волною, коротенькая туника дернулась, едва не спала с плеча. Барабан и фортепьяно прибавили темп, быстрее засвистела флейта… Девушка закружилась в танце все более чувственно и страстно. Вот музыка стихла на миг, а нимфа все танцевала, слышалось лишь шлепанье босых ног, пока, наконец, танцовщица, согнувшись, уселась на самом краю сцены, низко опустив голову и обхватив колени руками. Собравшийся в зале народ вспыхнул аплодисментами.
И снова ударил барабан! Резко, отрывисто, словно подавал сигнал тревоги. Визгливо дернулась флейта. Задребезжал рояль. Юная красавица прыжком вскочила на ноги, принялась метаться по сцене, изображая какую-то тревожность. В танце ее слышалась теперь какая-то дикость.
Музыканты опять убыстряли ритм, девчонка кружилась, прыгала, летала… Вот остановилась – показалось, будто зависла в воздухе – сбросила парик, а за ним и тунику, явив восторженным зрителям великолепное стройное тело… Поклонилась… застыла… Музыка оборвалась. Портьера закрыла сцену… Взорвалась бурными аплодисментами зала.
– Вот так красавица!
– Где вы отыскали этакое чудо, граф?
– Да-да, право же – чудо. Шарман!
– C’est merveilleux! Délicieux, messieurs!
– О, поистине чудесно, чудесно.
Американец стоял у портьеры, скрестив на груди руки, и загадочно улыбался. Постоял этак – позер! – верно, никак не меньше минуты, а потом все же смилостивился, пояснил кое-что. Девчонка – Ульяна Семенова – конечно же, оказалась из балетных. Только из частных балетных, из крепостных графа Шувалова… Вообще поговаривали, что она – шуваловская внебрачная дочь. Однако, как бы там ни было, граф сию девушку дочерью не признал, но кое-какое покровительство оказывал, вот велел танцам учить…
– Так что вскорости зажжется у Майкова еще одна звездочка, – весело объявил Толстой. – И к будущему успеху ее, который, несомненно, будет, как видите, руки приложил и ваш покорный слуга. Рад, если
