Напиваться одному – дурновкусие, подумал он, останавливаясь. Что там дальше по новогодней программе? Просмотр «Огонька»?

И тут зазвонил телефон.

Судьба сжалилась над Степой и подкинула его номер старому приятелю, с которым когда-то учились в каком-то там классе… Приятель звонил, как оказалось, практически без надежды, потому что начал он так:

– Я знаю, что ты откажешься.

– Что? – удивился Степа.

– Помнишь мою соседку, Любу?

Степан не помнил.

– Тогда точно откажешься, – замогильным голосом резюмировал одноклассник.

– Да говори уже! – выпалил заинтригованный Степан.

– Моя соседка – Снегурка. А Дед Мороз ее забухал, час на морозе терли ему уши снегом – безрезультатно. А ей надо семь квартир поздравить. Это Любавина шабашка, а вообще она актрисой стать хочет…

– А ты чего не Дед Мороз?

– Я ростом с гнома, – напомнил одноклассник, – мне только если каблуки надевать. А больше никого нет – все по пьянкам, отмечают уже. И ты тоже не пойдешь. Я знаю. Но я ей обещал всех обзвонить.

Степан задумался.

– А соседка у тебя… какая? Фигуристая?

– Она с тобой заработком поделится, – неопределенно ответил одноклассник.

– Понятно…

Ну и перспектива ждала Степана! Вместо веселого корпоратива с дамочками – соседка гнома в костюме Снегурочки!

Он глянул на темный прямоугольник экрана телевизора. На открытый бар. Физически прочувствовал тишину, звенящую от ожидания Нового года, словно натянутая над городом струна туго вибрирует под пальцами всеобщей надежды на лучшее…

И согласился.

– А давай, – сказал он. – Куда бежать? Бороду дадите?

Он встретил Любаву на улице, полной избушек. Падал мягкий снежок. Искры рассыпались под фонарями. Она, маленькая и деловитая, нарядила его в шубу, вручила мешок и подвязала бороду. Руки у нее тоже были маленькими, и она ими ловко распоряжалась Степаном, крутя его туда-сюда, как в танце. Встречные компании горланили им что-то праздничное и приятное. Кокошник у Любавы сиял, губы улыбались, а бровки были нахмурены: она учила Степана стишкам. Он поспешно повторял рифмованные строчки, притоптывал ногами, хохотал особым, дед-морозовым, смехом и умилялся крошечным следам ее ботиночек на белом снегу.

– Молодец! – с чувством сказала Любава, когда он наизусть рассказал ей все нужные стихи.

Они обошли семь квартир и поздравили уйму малышей – Степану казалось, что их было не меньше сотни, столько визгу, криков и радостных воплей он услышал. Снегурке и Деду Морозу наливали шампанского, хозяюшка в третьей квартире угостила горячим пирогом. В пятой квартире Снегурочку облаял недоверчивый пудель, после седьмой они валились с ног.

Шли, подпирая друг друга и хохоча, вспоминая, как Степа подпрыгивал, изображая зайчика, как дергали его за бороду два недоверчивых братца, пытаясь проверить подлинность снежного волшебника – а Любава изо всех сил держала завязки бороды сзади…

Потом плюхнулись в сугроб, глядя на кружащееся звездное небо. Степан извлек припасенную бутылку шампанского. Залили пеной сверкающий наряд Любавы, пили из горлышка, безумствовали…

Он помнил, как катил с горки на куске картона, обнимая визжащую Снегурку и прижимаясь щекой к ее холодной щеке. Помнил, как потянул ее за косу – думал, подделка, а оказалось – ее коса, толстая и черная, с мохнатой метелкой на кончике.

Помнил, как водили хоровод со встречной компанией – пели вместе, притоптывали в такт, – и среди всех девушек хоровода Любава была самая красивая. Она переливалась и блестела, словно ледяная райская птичка, ее звонкий голос бодрил сильнее, чем шампанское… И она тоже искоса поглядывала на него взглядом, полным недоверчивого удивления. Счастливым взглядом девушки, гадающей: влюблена-не влюблена?

Влюблена! И он был влюблен! И даже суровый Степин папа, увидев будущую невестку, оттаял и пробурчал благодушно:

– Ну, такую… такую прокормим!

«Такую» – маленькую, быструю, звонкую, волшебную Любаву он обожал! А после, когда страсти поугасли, просто любил. С оглядкой, правда, но любил. Оглядывался – на свой все возрастающий статус. Степан взрослел, умнел и уже не допустил бы такого промаха, как когда-то с коллегами, теперь он видел людей насквозь и знал цену их мнению.

И знал, что у него, руководителя развивающейся опытной фирмы, должна быть представительная спутница жизни. Высокая, фигуристая, с безупречным вкусом, идеальной кожей, холодным умом…

(Тут Степа посмотрел на Лану: она шагала рядом, подставив лицо ветру. Белоснежный гладкий лоб сиял, ресницы, золотые-золотые, изгибались дугой над прозрачными, словно лед, голубыми глазами. Царица шла рядом с ним, а не какая-то простая Снегурка… Владычица Морская держала его за руку ровными пальцами со скромным колечком в бриллиантовой крошке…)

Развод, сказала Любава. Развод ей подавай. Степан прикинул в уме: что он еще может остаться ей должен? Он предусматривал, но все же… Квартиру он получил до свадьбы по дарственной от отца. Машина, – его личный «ниссан», – оформлена на него, Степу. В совместном владении находится только бытовая техника, да и на ту все чеки у Степы, если придется – поборется и за нее.

Все личные подарки он ей отдал – ноутбук, телефон, обручальное кольцо и пару флаконов духов. С этой стороны ей совестить его не за что. Да и в остальном – не за что. Любавина жалкая зарплата целиком уходила на ее же хобби: свинок, попугаев, игрушки, какие-то курсы, на сценические костюмы и редко-редко – на подарки ему, Степе.

Это означало, что о «совместно нажитом» и речи идти не могло: если есть в мире хоть капля справедливости, то это так.

Хоть все и выглядит вполне безопасно, но почему-то развода все равно не хочется… страшновато вот так взять и разрубить ту веревочку, что они, Степа и Любава, вместе вили долгие годы… Были бы у них дети – может, веревочка бы и не порвалась, может, и держался он за нее накрепко… Но детей они не завели: Степан придерживался мысли, что нет смысла рожать живых людей в эту страну – на сплошные недоразумения и мучения. Вот если бы переехать за границу… Но эти планы были даже не планы, а так, отмашка от Любавиных вопросов.

– Выслушай меня, пожалуйста, – вдруг прервала его размышления Лана, – я знаю, что сейчас творится в твоей голове.

Степан повернулся к ней с интересом.

– Тебе жалко Любку. И ты винишь себя за произошедшее. Хочешь с ней поговорить, наверное…

Степан неопределенно пожал плечами.

– Я понимаю! – воскликнула Лана. – Но вспомни, о чем я тебе рассказывала: с точки зрения кармы все абсолютно логично. Любава отрабатывает сложный кармический долг, поэтому-то на нее и навалилась болезнь, поэтому и мы полюбили друг друга в такой сложный для нее период. Твоя жалость помешает ее очищению. Ей нужно