И тут над телевышкой, не теперешней башней-гигантом, а прежней, заметил далекий маленький силуэт. Это был «кукурузник» — в марках-то самолетов я разбирался… Он летел над старым городом в сторону нашего квартала. Странно так летел, опускаясь все ниже и ниже над домами.

Самолеты, так низко летящие, я еще не видел.

«Наверное, в моторе что-то произошло», — даже не подумал, а скорее почуял я.

И тут же на меня стремительно надвинулось что-то огромное, крылатое. И я увидел винт, превратившийся в большое, слепяще посверкивающее солнце. От страха я крепко зажмурился, судорожно обхватив ствол своего тутовника.

Прокатился оглушительный, пригибающий грохот.

Тутовник вздрогнул и резко накренился вместе со мной. Потом со скрежетом выпрямился, мелко-мелко затряслась листва… Я открыл глаза.

Самолет с натугой карабкался над крышами и, наконец, растворился за горизонтом.

Тут-то до меня и дошла такая простая и в то же время сложная истина: как трудно удержаться на высоте…

Теперь, засыпая, я часто думал об этом самолете.

МИРХАЙ-САПОЖНИК И ГОЛУБОЙ «МОСКВИЧ»

Наш сосед слева — Мирхай-сапожник. Отец мой не раз с восхищением говаривал, что сосед не просто мастер своего дела, а художник, музыкант. И впрямь, обувь, побывавшая на ремонте у Мирхая, выглядела лучше новой. Будь то детские сандалии, женские туфли на высоких каблуках, ботинки, сапоги — они не просто блестели на ногах владельцев, а пели, если так вообще можно сказать об обуви. Их хотелось носить. Поэтому к Мирхаю обычно тянулась очередь.

Будка его притулилась на краю старогородского базара. Вся обклеенная цветными «огоньковскими» репродукциями маршалов в орденах и томными индийскими красавицами в атласных сари и с веерами, она была для нас, как музей.

Тут же, рядом с ножами и щетками, баночками с гуталином, с клеем и дратвой, резиной и кожами, запасными подметками и другим необходимым сапожным имуществом сияли большой медный чайник и маленькая китайская пиала.

Мирхай даже обедать ухитрялся в своей тесной будке.

Попивая зеленый чай в редкие минуты отдыха, он с любопытством наблюдал за прохожими.

На стене будки висел репродуктор. Из его черного зева струились восточные мелодии.

Мирхай неожиданно отставлял в сторону пиалу, приподнимался с низенького стульчика.

— Гражданин хороший! — окликал он кого-то, отчаянно шепелявя, будто у него всегда во рту торчат гвоздики.

— Вы меня? — мужчина в широких парусиновых штанах, соломенной шляпе и с туго набитым портфелем оборачивался.

— А кого же еще? Вас, именно вас!

— В чем дело?

— Подойдите.

Пока прохожий недоверчиво приближался к будке, Мирхай, качая головой в мелких кудряшках, уже стыдил его:

— Ай-яй-яй, гражданин, такие прекрасные штиблеты, заграничные, а правый каблук совсем стерся, через месяц и колодка полетит. Надо срочно «лечить» обувь.

— А как вы узнали, что у меня?..

Мирхай довольно усмехался и виртуозно принимался за дело.

Да, недаром он считался чудо-сапожником. Глаз у Мирхая, как у ваятеля, мог выхватить самое скрытое…

Недаром отец говорил: если б ему образование — прославился бы наш Мирхай на всю страну, а может, и на весь мир.

…Минут через пятнадцать прохожий, расплатившись с мастером и не забыв дать ему «на чай», за «руки золотые», покидал будку.

Неудивительно, что Мирхая дома видели редко. Зато жена его, Махля, всегда была на «слуху» у соседей. Полная, как пузатый кувшин с водой, добродушная, а голос ее напевно витал день-деньской из одного конца дворика в другой:

— Зита! Где Яник?

— На горшке.

— Зита! Умой Яника.

— Он плачет. Говорит, дай бублик, тогда умоюсь.

— Бог с ним, пускай растет неумытым, как его отец. Борик, Борик, а ты куда убежал?

— Тута! — доносился звонкий голос с чердака.

— А ну слазь скорей, паршивец! Кто за тебя будет делать уроки? Дядя Пушкин?

— Зачем дядя Пушкин? Дядя Альберт уже сделал.

— Все равно слазь! Надо чистить картошку.

— Счас.

— Бакир! Помоги Зите умыть Яника.

— Он сам умылся… в луже!

— Откуда на мою голову столько бед? — ворчала Махля. — Это все отец виноват: «Дети — цветочки!» Хоть бы один день сам посидел в этом цветнике. Узнал бы, почем эти цветочки!

У Махли и Мирхая семеро детей. Один меньше другого. Махля еле успевала по хозяйству — накормить, постирать, заштопать, сбегать на базар. Но справлялась. И была довольна понятной не для всех вечной своей материнской усталостью.

…В один из обычных дней размеренная жизнь Мирхая вдруг круто изменилась. В дом его, а точнее, во двор, прикатило неожиданное, будто с небес свалившееся счастье в образе голубого новенького «Москвича».

Дело было так: Мирхай с полгода откладывал заначку. Когда скопилась внушительная сумма, он взял да и купил на нее лотерейных билетов.

Риск — благородное дело. В этом случае он оправдал себя.

«Москвич» господином стоял во дворе. В его блистающих стеклах улыбчиво отражалась детвора и бесчисленная родня Мирхая. Притягательно посверкивали никелированные ручки дверей. И уже чей-то нетерпеливый мелок начертал на запаске, висящей над задним бампером, имя владельца автомобиля.

Заглядывали соседи, знакомые. Пожимали Мирхаю руку. Поздравляли. И он на радостях устроил угощение для всей махалли. Плов готовил настоящий ошпаз — отец моего друга Акрамджана.

Однако счастье никогда не бывает слишком продолжительным. Машина хороша только пока она новая.

По воскресным дням Мирхай со всем семейством торжественно выезжал со двора. Соседи выглядывали из окон, из распахнутых калиток.

— На базар покатил, — говорил кто-то.

— Наверное, в гости к брату, — замечали другие.

— С детьми, значит, в парк, — судачили женщины.

И как только тесный «Москвич» вмещал в себя столько народу, когда заднее сиденье чуть не целиком занимала одна Махля! Детвора высовывалась из открытых окошек, кричала, хохотала, кому-то махала руками… Настоящий детский сад! Мирхай, лихо и уверенно объезжая выбоины, крутил себе баранку.

С такой же охотой, как собственное потомство, катал он и соседских пацанов. Голубой «Москвич», надо сказать, очень оживлял пропыленную, глинобитную махаллю, делал ее нарядней.

Вскоре, однако, начались самые настоящие мытарства.

То одно выйдет из строя, то другое, то шина спустит. Теперь соседи видели Мирхая больше под машиной, нежели за рулем. Часто стал барахлить мотор или что там еще. Тогда на помощь приходила пацанва. Мы скопом не без удовольствия толкали «Москвич».

Механик дядя Сергей, размахивая длиннющими жилистыми руками, забегал вперед и дирижировал:

— Нажимай на газ. Еще, еще! Отпускай сцепление.

Внутри «Москвича» что-то скрежетало. Он выпускал из трубы выхлоп мутного дыма и вилял по неровной мостовой.

— Ур-ра! — неслось ему вдогонку. — Завелся!

Лицо Мирхая в полосах мазута светилось страданием и счастьем.

Находились и остряки, которые советовали:

— Да выбрось ты, Мирхай, свою колымагу на свалку. Купи осла,