Перед уходом я всегда бужу папу, чтобы бабушка не оставалась без присмотра. Будить его, конечно, жалко – спал он наверняка часа два, а до того сочинял какие-нибудь статьи для средств массовой информации, у которых постоянно кончаются деньги, или рекламные тексты для компаний, у которых деньги, наоборот, не кончаются, за что папа их ненавидит. Хотя, может, он их ненавидит не только за это или совсем не за это, но какая разница, ведь надо же где-то зарабатывать, как говорит мама.

11

В то утро я вышла раньше обычного, потому что бабушка доконала меня рекордным восьмикратным повторением одной из своих историй, а подкалывать ее у меня совсем не было сил – оставалось только тихо ретироваться. В школу я хожу пешком, даже когда опаздываю, потому как толкаться в переполненном трамвае охоты нет. И по улице плетусь еле-еле, смотрю по сторонам и пинаю камешки. Говорят, мир сейчас такой быстрый, что замедлиться и впасть в бездумное созерцание человеческому мозгу только на пользу. Надеюсь, мой мозг когда-нибудь меня за это отблагодарит.

Но хотя я и ползла по району, как чахоточная букашка, до школы добралась все равно слишком рано. Торчать в пустом классе – глупость, и я осталась во дворе. Вскарабкалась на железные лазалки, которые стоят на детской площадке чуть в стороне от входа в школу. Взгромоздилась на самый верх и стала наблюдать, как из дворов и переулков стекаются к школе ученики разных форм, размеров и цветов. Люблю смотреть на людей, когда они не обращают на меня внимания и ничего от меня не хотят.

Чем меньше времени оставалось до звонка, тем гуще становился поток, и вот в этом потоке появилась группа шумных парней, которые по-гусиному гоготали, глотали колу из литровых баклажек и дымили сигаретами. Подойдя к школьным воротам, они остановились, докуривая и сплевывая в грязный снег. Один из них держал в руке колонку, из колонки бухал тошнотворный рэп. Гогот, мат, оглушительная отрыжка, одинаковые шмотки – кто еще не понял, что это самая крутая в школе лига, тот слепоглухонемой. Рядом с опекающим колонки блондином-бультерьером курил рыжеволосый парень – одет он был чуть менее отвратительно, и лицо у него было чуть менее дуболомное. Если присмотреться, даже нормальное у него было лицо. Нос красивый, ничего так. И говорил он мало и не так громко и развязно, как остальные. Что он с ними делает – непонятно. Может быть, тоже от скуки мается, как я, и решил примкнуть.

Лазалка мелко затряслась. Я посмотрела вниз. Там стояла Лусинэ в своем голубом пуховике, раскачивала лестницу и приветливо улыбалась мне снизу.

– Можно к тебе?

Я кивнула, и она полезла вверх как была – в узкой юбке, прозрачных колготках, сапогах на каблуке и не сняв рюкзака.

– Не надо, не надо, – пропыхтела Лусинэ, когда я протянула ей руку.

Она медленно вползла на вершину и, повозившись, устроилась рядом со мной.

– У-ух! – выдохнула она тоненько и рассмеялась.

Это прозвучало так весело – мне сразу понравилось, что она ко мне залезла и что мы сидим тут с ней вдвоем.

– Лус, ты вон того знаешь, в зеленой куртке? – спросила я, выждав некоторое время для приличия.

Лусинэ прищурилась, вглядываясь в группу парней за воротами, и спросила:

– Рыжего? Он в девятом, кажется. Да, они все в девятом.

Надо думать, тоже в колледж уйдут в конце года.

– А как его зовут?

Лусинэ пожала плечами.

– Имя не знаю, а фамилия не то Петров, не то Борисов – что-то в этом роде, не запомнишь. Но его все Рыжим зовут, он откликается.

Парни докурили, вошли в ворота и потопали через двор к школе.

– А что, он тебе нравится? – хихикнув, спросила Лусинэ.

Видно, я все это время провожала Рыжего глазами.

– Я думала, тебе Денис понравился, раз ты с ним танцевать хочешь, – сказала Лусинэ.

Отвязаться от нее не представлялось возможным, пришлось выкручиваться.

– Некоторые вещи так сразу не объяснишь, – проговорила я и умолкла с многозначительным видом.

Лусинэ подняла брови. На мое счастье, ее отвлекли. Три неизвестные мне девчонки, проходя мимо нас по двору, закричали вразнобой:

– Эй, жирная, не свались! Юбка задралась, жопу видно!

Лусинэ густо покраснела, отвернулась и принялась исподтишка себя оглядывать, проверяя состояние юбки. Девчонки загоготали, и это вышло у них так похоже на тех дуболомов, что сомнений быть не могло – они из одной шайки.

– Это что за никчемные сыроежки? – спросила я Лусинэ.

Та как-то судорожно выдохнула и пробормотала:

– Маша, Даша и Наташа. Из девятого «А».

Больше всего мне хотелось сейчас спрыгнуть вниз, догнать этих троих и отколошматить. Я так делала когда-то – в первом классе, во втором, третьем, четвертом и пятом, пока мы все не повзрослели. Теперь я уже никого не луплю – старые детские способы выяснять отношения в нашем возрасте не годятся. Я буду выглядеть смешно, сыроежек мое нападение ничему не научит, а только подхлестнет. Правда, новых способов выяснять отношения я что-то пока не придумала.

– Ладно, пойдем, звонок скоро, – зашевелилась Лусинэ.

Гордиться мне нечем – я иногда поступаю как самый последний конформист. Вот и в этот раз: я вздохнула с облегчением, когда заметила, что сыроежки уже вошли в школу и не смогут увидеть, как Лусинэ долго и неуклюже ворочается наверху, спускает на лестницу то одну ногу, то другую, а я покорно сижу и жду, когда же она слезет, чтобы спуститься следом.

12

Дальше день пошел по идиотским рельсам – не иначе, возмездие за мою слабину и приспособленчество. На литре мы закончили «Преступление и наказание» и начали «Войну и мир», и весь класс совершенно гнусным образом смеялся надо мной, когда в ответ на вопрос И Дэ, читала ли я в учебнике про Толстого, как было задано, я сказала, что не читала, но «Война и мир» – любимая книга моего папы, и он возил меня в шесть лет в Ясную Поляну, откуда я помню могилу и пруд для утопления кошек. И Дэ с притворным огорчением нарисовала мне двойку, класс долго фыркал, а мне было стыдно, что я перед этими недоумками рассказывала такие личные вещи – про папу, про нашу поездку, про могилу без креста и доски (он же чуть не заплакал на этой могиле, папа мой, потому что месяц назад хоронил своего папу и был еще не в себе, – хорошо хоть, про это мне хватило мозгов не рассказывать).

После литры И Дэ сказала нам с Денисом задержаться и начала меня хвалить, что я такая отзывчивая девочка, помогу Денису выиграть конкурс, а Денису это очень нужно, «у него потенциал, он пойдет выше», но и мне тоже этот конкурс должен принести пользу, «еще все можно исправить». Она, похоже, считала меня преступником, которого надо вернуть на путь истинный. Это настолько не совпадало с тем, что я сама о себе думаю, что я изумилась и ничего не говорила, пока она нас не отпустила. Только когда мы оказались с Денисом в коридоре, я заметила, какой он багровый и сердитый.

– Слушай, если тебя так бесит И Дэ и этот конкурс, зачем ты в нем вообще участвуешь? Ну, будет у тебя портфолио на одну грамоту потоньше, что такого-то, – сказала я.

Денис от злости даже глаза сощурил.

– Это мой последний шанс, понятно? – зашипел он на меня. – Мы уже в десятом!

Я с недоумением посмотрела на него, и он взвился.

– Мне надо в нормальную школу при нормальном вузе! Чтобы сто процентов поступить! Эта школа – для дураков, лохов, придурков и дур!

Последнее слово он выплюнул мне в лицо, чтобы у меня не осталось сомнения, кого он имеет в виду под «дурами». Я сделала над собой усилие, чтобы не врезать ему.

– Я