— Пришлют чёрте кого, мать-перемать, — с выражением брезгливого отвращения на пунцовой физиономии он выкатился из бокса и исчез за воротиной.

— Вы простите меня, тащ лейтенант, я, правда, не хотел, наверно кто-то чинарик бросил, — парень тёр покрасневшие глаза без ресниц и бровей и мял в руках засаленную пилотку.

— Быстро дуй в санчасть, пусть глаза проверят и лицо обработают. Скажешь, прислал лейтенант Кравцов. Я пока машиной займусь. Кстати, кто этот капитан?

— Так это ж зампотех Помидор… э-э-э… капитан Веселых.

— Всё, бегом в санчасть. Как фамилия?

— Младший сержант Воротынцев.

Парень убежал, а я осмотрелся. Как выяснилось, происшествие собрало немало зрителей, толпящихся в глубине бокса. Похоже, здесь собрались все работяги из ротного отсека: и молчаливые «гуси», и вертлявые «фазаны», и важные «старики». Бросив взгляд в толпу, я увидел и почувствовал целый спектр эмоций от сочувствия и любопытства, до циничной иронии и откровенного презрения. Из толпы послышались насмешки. Кто-то прикрикнул, и зеваки быстро разбрелись по машинам.

Я опять забрался на броню и сразу полез в раскрытый моторный отсек. Внимательно оглядел агрегаты и проводку, вроде всё нормально. Поднатужившись, я закрыл тяжеленные створки, прибрался и навёл порядок. Однако дырой дыру не заткнёшь, всё равно надо идти докладывать ротному о ЧП.

Необычно безлюдное расположение роты наполняла гробовая тишина, разрываемая доносящимся из канцелярии хриплым криком. Я подошёл к дневальному:

— Где Вихров?

— Леший его знает, убежал куда-то. Все смылись. Арков лютует. Не стоял бы на тумбе, я бы тоже смылся, — он шмыгнул носом и затравленно огляделся.

В канцелярии неистовствовал майор Арков, начальник штаба батальона и убеждённый хронический алкоголик. Как мне раньше поведал наш ротный, майор Арков редко появлялся в батальоне среди бела дня, предпочитая вечер, выходные или праздники. Из-за его привычки долго и больно тиранить первого встречного, завидев тощую долговязую фигуру начштаба, обычно прятались все живые существа, даже мыши и дежурный по роте.

Между тем за распахнутой дверью канцелярии разыгрывалась трагедия батальонного масштаба. На землистом лице сидящего за столом майора под опухшими красными глазами угрожающе шевелилась сизая слива носа. Перед ним стояли два сжавшихся солдатика. Они походили на загнанных в угол мышей, и если была бы малейшая возможность, то наверно постарались бы прошмыгнуть в щель под плинтусом.

— Значит, из санчасти вас придурков выписали. Жаль, что не сдохли, — Арков воткнул окурок в пепельницу. — Вам, долбо…бам, говорили, что антифриз яд?!

— Так точно.

— В журнале за это расписывались?

–Так точно.

— Так какого … выжрали?!!

— Все говорят, не пейте, мы и подумали — дефицит, значит обманывают.

— Тупорылые м…допереблуды, лучше бы водки нажрались!

— Так мы и за водку расписывались, что нельзя…

— Разпере…банные раздолбаи!! Если бы антифриз можно было пить, его давно бы офицеры с прапорами выжрали. Пошли на …, долбодятлы идиотические!! Тебе чего? — упёр в меня набрякшие сосудами бельма Арков.

— Я по поводу происшествия в парке.

— А, так это ты устроил? Прибегал уже зампотех, сообщил.

— Да, я только вошёл в бокс…

— Садись, пиши докладную, и иди.

— Куда?

— На… Куда хочешь.

Быстро написав цидульку, я вышел из казармы и нос к носу столкнулся с тремя ротными, стоящими справа от входа и шумно обсуждающими свои дела. Они разом повернулись и уставились на меня, я отдал честь и уже хотел обратиться к Вихрову, когда меня опередил ротный-два Паничевский. Его круглая наглая физиономия с жёлтыми выпуклыми глазами, и плотная фигура с неприлично толстыми ногами, на которые не лезли собранные гармошкой голенища сапог, совсем не соответствовали глубокому баритону. В батальоне он слыл острословом и любителем чёрного юмора. Паничевский подбоченился, уставился на меня и хмыкнул, скривив пухлые губы:

— Кстати, анекдот. В гарнизоне тревога. Летёха подходит к танку с глухого похмела. Заползает внутрь, втыкает ТПУ, морщится от головной боли и шепчет: «Э-э, как это… раздавай… нет… раздевай… нет, не то… разливай… ага, вспомнил — заводи!». Ха-ха-ха. Кстати, советую всем подальше зажигалки убрать, от греха, а то пироманов тут развелось.

— Вот что, Кравцов, — взял меня за руку и отвёл в сторонку хмурый Вихров, — не в службу, сходи в штаб полка, возьми у секретчика бумаги, и не торопись. Домой зайди, и после обеда часа через три-четыре занесёшь в канцелярию.

Как известно, только в России обед — это не еда, а время суток. Ближе к вечеру я передал ротному бумаги, он, не глядя, бросил их в ящик стола и, устало протерев глаза, попросил вечером побыть в роте до отбоя и приглядеть за порядком. Пожав плечами, я согласился.

Кто служил, знает, что нет ничего желаннее для солдата, как час до отбоя, когда все обитатели казармы занимаются личными делами, перетирают проблемы, по мелкому и по-крупному нарушают устав и свободно общаются. Я тихо зашёл в расположение, чтобы не ломать народу кайф. Однако на этот раз из обычного солдатского галдежа выделялся голос старшины Карпенко, который перед строем в центральном проходе что-то вкрадчиво внушал воину, болтающемуся на спортивной перекладине. В привязанном брючными ремнями за руки к трубе солдатике я признал Воротынцева. Обессиленный он висел, как сосиска, и по всему было видно, что он уже не только не мог подтянуться, но и дышал через раз.

— Старшина, что здесь происходит?

— А, что происходит? Ничего не происходит. Физической культурой занимаемся. Шли бы вы, товарищ лейтенант… отдыхать. Я сам разберусь с некоторыми любителями побаловаться с огнём.

— Отойдём на пару слов, старшина, — я махнул рукой, приглашая его за собой в каптёрку.

Карпенко, нехотя и вальяжно, прошествовал за мной. Чисто петух в курятнике. Господин и повелитель цыплят и невысиженных яиц. Похоже, он не ставил меня ни в грош. Ну-ну.

В тесной каптёрке я плотно прикрыл дверь, подошёл вплотную к наглому хохлу, прихватил за ремень и, скрутив его на кулаке, приподнял старшину на согнутой руке. «Кусок» задёргал в воздухе ногами, издал громкий хрюк и вцепился в стеллаж. В его выпученных глазах плескался неподдельный страх. Бедный каптёр с перепугу закопался в шкафу с барахлом и затих.

— Слушай сюда, говнюк, говорю только один раз. Если ты считаешь меня лохом