Марат.

Погода для прогулок по лесу сегодня выдалась не самая удачная. В Питере, когда я вылетал три часа назад, светило солнце. Здесь же, в лесу под Воронежем, все небо было закрыто серыми тучами, и в любой момент мог начаться дождь.

Ни один уважающий себя охотник не поперся бы в глушь по такой погоде. Ни один любитель прогулок по свежему воздуху не решился бы морозить зад перед дождем.

К счастью, охотиться или стаптывать ботинки я не собирался. Все, что было нужно, – дождаться, когда, скрипя старой подвеской, на опушку выедет Опель Фронтера, и не сдохнуть от кайфа, когда с заднего сиденья мне передадут люльку с розовощекой девочкой.

Алгоритм не новый. Больше десяти раз я исполнял каждый пункт, а сердце все равно заходилось, как перед инфарктом. Хоть вози с собой набор для реанимации или катайся на эти встречи в машине скорой помощи.

Сейчас тоже накатывало.

Смотрел на приближающуюся тяжёлую машину. Пятый раз мыл руки антисептиком. И вдохнуть нормально не получалось. С каждым метром за грудиной болело все сильнее.

Совсем как год назад, когда узнал, что скоро стану папой.

* * *

Год назад. Санкт-Петербург.

В моем прошлом хватало паршивых дней, но этот уверенно метил на первое место. Гроб с телом бывшей девушки. Убитые горем родители, которые проклинали меня за то, что отправил Карину на свою кипрскую виллу. Тишина в квартире.

Тишина убивала сильнее всего.

Я готовился к ней морально. За ночь со Штерном мы просчитали все. Его хакер загрузил в Инстаграм нужные фотографии полугодовой давности. Брошкина, прокляв меня по телефону, состряпала документы на увольнение помощника генерального директора. Секретарша выучила текст, который предстояло сказать Аглае.

Вместе с Димой мы заменили всех телохранителей. Общими усилиями убедили Бадоева обеспечить Аглае врача, а потом убраться из ее квартиры. Мы даже успели продумать, как устроить незаметную охрану моей мышке на будущее.

Это была адская ночь. Я за компьютером на Лимасоле. В гостинице недалеко от морга, где лежало тело Карины. Штерн с термосом кофе у себя в охранном бюро.

Но если бы я только знал, каким «счастливым» будет следующей день и следующая ночь!

В аду нет отдельного круга для тех, кто обманывает любимых. Ад для них начинается при жизни. С пустой вешалки, где еще недавно висел женский плащ. С опустевших шкафов. С барной стойки, на которой, будто почетный караул, всегда стояло две чашки, а сейчас сиротливо поджидала одна.

Раньше я думал, что не смогу снова привыкнуть к женщине в своем доме. После смерти Насти ни одна из любовниц не оставалась здесь на ночь. Всем вызывал такси или отвозил домой на своей машине.

А с мышкой всего за месяц умудрился впасть в зависимость от нее в моей кровати, на моей кухне, на каждом сантиметре моего жилища.

Спать – только в обнимку. Есть – с рук. С закрытыми глазами брать что угодно с чужой вилки. Целовать перед сном, после сна и вообще при любом случае или без него. Спорить по рабочим вопросам, а потом еще жарче спорить о том, что дома работа не обсуждается.

Я не знал, как живут другие пары. Занимаются ли они сексом так часто, как занимались мы. Засыпают ли вместе перед телевизором, не досмотрев до конца ни одного фильма. Умеют ли целоваться настолько долго, что кофе приходится греть дважды.

Может, для кого-то это было неправильно. По-юношески, будто впервые окунулись в отношения.

Но у нас все получалось именно так. Без просьб, без бытового подкупа, без занудных разговоров о правилах и рамках, о которых из каждого утюга талдычат новомодные психологи.

Мне досталась неправильная мышка. Без стандартного женского набора привычек и напряженного графика «техобслуживания» в салонах и спа.

А ей достался я. Голодный до ее искренности. Слетающий с катушек от невинно закушенной губы или мелькнувшей в отвороте халата ножки. Любой телевизионной передаче предпочитающий смотреть, как подо мной выгибается и кончает любимая женщина.

Сложились, как пазлы.

Задышали полной грудью. Радость от жизни почувствовали. Пока одна сволочь в моем лице сама все не разрушила. Хладнокровно. За считаные часы.

Ночью, пожалуй, было больнее, чем днем.

После аэропорта я лишь на несколько минут заехал домой. Стиснув зубы, принял душ и переоделся. А ночью сбегать на работу было поздно.

Ночью пришлось знакомиться со всеми последствиями своего поступка. Под стук дождя в окно, под хмурый взгляд Бадоева, который до глубокой ночи не желал «выписываться» из моей квартиры. Под боль где-то в районе желудка, будто меня нафаршировали ядом и сейчас он медленно разъедал изнутри.

Во всей этой какофонии паршивых ощущений спасало лишь одно. Даже на секунду, на миг я не сомневался, что поступил правильно.

Наверное, это было стандартное оправдание для палача, но я верил, что другого выхода не существовало. Потерю одного урода – меня – мышка переживет. Переболеет, как тяжелой болезнью. К проклятию от Брошкиной добавится еще одно. И жизнь продолжится. 

Но, если бы я позволил ей волноваться и дальше, если бы подверг риску жизнь неродившегося ребенка... собирать по осколкам было бы некого.   

Оставалось успокаиваться тем, что все исправлю. Избавлюсь от врагов. Отвоюю свою девочку назад. Костьми лягу, но заставлю забыть все, что из-за меня пережила.

Нужно было только немного потерпеть. Хотя бы пять месяцев. До родов. Чтобы избавиться от главного риска. А потом хоть в бункер вдвоем. Хоть на яхте в открытое море.

Нужно было лишь протянуть полторы сотни дней.

Не позволить себе ринуться к Аглае среди ночи. Не разбить в хлам телефон от желания написать, что все вокруг ложь. Не сдохнуть в ее гостевой комнате, на ее кровати, представляя, как охрана собирала проклятый чемодан, а моя мышка боролась. Все еще надеясь на ошибку, не хотела уезжать. Вопреки фактам, верила в меня и в нас.