что есть, отдайте!

Торопитесь! Торопитесь!!

По-ку-пай-те!!!

А торговка громче, резче,

в дьявольском угаре:

— Три последних!.. Две!.. До встречи…

Пусто на базаре.

* * *

Пришла двугорбая косуля,

ну просто вылитый верблюд,

и говорит: «За правду бьют,

а вымысел недоказуем».

Я спорить с женщиной не стал.

Я все учел — рога, копыта…

— Как звать вас, милая?

— Эдита.

— Откуда прибыли?

— Со скал.

На этом, собственно, беседа

и завершилась. Бредом бред.

Чего на свете только нет,

а нам пока лишь снится это.

Монолог вечно молодого

поэта

Двадцать семь — не порок, не обуза,

не распад на житейской волне.

И счастливая юная муза

по ночам прибегает ко мне.

Мы на пару смеемся и плачем,

намечаем дела и пути

и за грубыми рифмами прячем

наболевшую нежность в груди.

Я иду по бескрайней дороге.

Я, как воздухом, жизнью дышу.

В непонятной, но вечной тревоге

я прекрасные песни пишу.

По столам в кабинетах разложен,

я к пятидесяти пяти

в типографиях буду размножен

и распродан в торговой сети.

И, лаская внучка-карапуза,

одобряя мой правильный быт,

пожилая почтенная муза

для порядка меня посетит.

К юбилею предложит награду —

тонну лавровых желтых венков.

Я спрошу: «А зачем?» Скажет: «Надо,

для приманки других дураков».

Соглашусь. Предложу мемуары.

Распрощаюсь. Приму валидол.

И всю ночь меня будут кошмары

звать, как прежде, за письменный стол.

Напроломная

Жизнь — дело частное. Мы лезем напролом.

Никто не даст нам, если сами не возьмем.

Попробуй здесь и дальше совесть завести.

Моргнешь, а дети-то успели подрасти,

а ты все там же, где стоял, и честь с тобой,

и всюду — старшие по чину. Хочешь? Стой!

Возьмут любимую, не купишь огурцов.

Помрешь с обидою на мир в конце концов.

Судьба не слон, но давит, если в нужный миг

ненапроломного закона не постиг.

А мы привыкли лезть, и всюду — напролом.

Мы в люди выбились — обратно не пойдем!

Отцы и дети

Мой сын придумал магазин.

Четыре года сыну.

Подвозит на машине сын

товары к магазину.

Директор, грузчик, продавец—

вовсю идет работа!

А покупатель — я, отец,

и больше нет народа.

Я поначалу заюлил,

опять же время, нервы,

но сын меня перехитрил,

сказал, что буду первым.

А случай редкостный такой

представится едва ли

когда еще. И я рукой

махнул. И мы сыграли.

«Что хочешь? — Сын меня спросил.—

Есть яблоки, ватрушки,

черешня, мармелад и сыр,

красивые игрушки,

живая рыбка, пастила

и крабы, и малина…»

«И устрицы», — добавил я,

обидев этим сына.

«Какие спицы? Спицев нет,—

сказал он, — что за спицы?

Сосиски есть, велосипед,

пирожные, синицы…»

Я не стерпел: «Ну что за бред?

Продукты, вещи, птицы—

таких торговых пунктов нет.

Такое только снится!»

Замялся сын: «Но ты же сам

сказал, ты вспомни, папка,

что наш родной универсам

не хуже зоопарка».

Я перебил: «Давай, давай,

торгуй, творенье наше».

Продолжил сын: «Есть кофе, чай

и гречневая каша…»

Я рявкнул: «Кофе?! Греча?! Шиш!!

Я был в универсаме!!!»

И мой испуганный малыш

сбежал на кухню к маме.

* * *

Забавно… Бывало, в плохую погоду

кричал из подъезда лакей:

— Карету барона к парадному входу!

Барон ожидает! Быстрей!

Да… время не ждет… И в плохую погоду

трещит в гараже телефон:

— Машину министра к к центральному входу!

Быстрее! Торопится он!

Воскресенье

Сочинение ученика 5-го класса

средней школы

«Мороз и солнце, день чудесный!»

А. С. Пушкин

В нашем новеньком квартале

мы с утра хвостом стояли

два часа в универсам.

Было холодно носам.

Всех облаяла собака

из-за мусорного бака.

Папа бросил кирпичом,

а собаке — нипочем!

Солнце с придурью светила

в снег ныряло и слепило.

Танцевал с авоськой дед

у киоска для газет.

Хорошо бежать с одышкой,

если пресса есть под мышкой!

Шуровал вприпрыжку дед,

мы хихикали вослед,

а дедуля в два присеста—

от инфаркта до подъезда,

по ледку да без коньков,

дернул дверь и был таков.

А под окнами общаги

малышня давала тяги,

снег разрыли до земли,

шарик беленький нашли,

стали дуть, но не успели:

мамы дружно налетели,

надавали по рукам,

растащили по домам.

На трамвайной остановке

матерились две хипповки,

хохотали мужики,

бабы прыскали в платки.

Папа, ждавший терпеливо,

вдруг взгрустнул о кружке